Листая страницы. Жизнь и творчество композиторов Корепановых - страница 33

«Сегодня у меня радость: начисто переписал подчищенный вчера Греховодовым хор, отдал на рассмотрение Гордон. Слава Богу, кажется, отвязался!.. Этот хор в последнее время не давал мне никакого покоя. Я не мог приняться за какую-либо другую вещь. Привычки такой не имею. Если я принялся за что-нибудь, я уже не могу всецело отдаться другому делу, ибо первое, пока не выполнено, не даёт мне покоя. Впрочем, у всякого осла свои капризы, а потому не будем об этом распространяться. Сейчас у меня мечта: продать этот хор („Кыӵе шулдыр“ на сл. М. Петрова) и радиокомитету, и филармонии. Я бы смог и сапоги выкупить от сапожника, которому отдал заготовки ещё в начале лета, и ещё кое-что сделать, как-то: расплатиться за квартиру и с Греховодовым» (запись от 17 сентября 1947 г.).

Герман знакомится с поэтом Гаем Сабитовым. Он очень рад этому. Чтобы писать песни, ему нужны хорошие стихи. Репертуар хора радио составляли народные песни в обработке Васильева-Буглая, Греховодова, Молотковой и др., требовался новый репертуар, а где его взять, если нет хороших текстов?

В дневнике он записывает:

«Утром, зайдя в радиокомитет, открыл, что наш маленький Сабитов – поэт, и что он может снабжать меня своим товаром. Тоже хорошо! У Дунаевского – Лебедев-Кумач, у Соловьева-Седого – Фатьянов, а у Корепанова – Сабитов! Не так ли дружище? Ха-ха! Совсем в люди начинаешь выходить!» (запись от 17 сентября 1947 г.)

И первой песней, написанной на стихи молодого поэта и нового друга, становится песня «Тупаса улон понна» («За светлый мир»). Память о войне ещё жива, и песня посвящена ей:

Мы клянёмся покоя не знать,

Мир надёжно сберечь.

Никому не позволим опять

Пламя смерти разжечь.

(перевод Я. Серпина)

Сотрудничество оказалось удачным, и вскоре Герман пишет ещё одну песню на стихи Гая Сабитова: «Паймод, эке!» («Чудак рыбак»). Шуточная песня быстро завоевала популярность, перекочевала в репертуар ансамбля «Италмас» и исполнялась на его концертах много десятилетий с неизменным успехом.

На личном фронте тоже дела идут хорошо. Герман не просто влюблён, он – любит всей душой, и неимоверно счастлив.

«До чего же я долго не брался за перо: даже ручку потерял. Пришлось, подобно вору, залезть в Витин старинный портфель и вытащить его ученическую, много испытавшую в ученических руках, ручку. А это называется покушением на чужую собственность. Впрочем, в данном случае это простительно. Весьма. Ведь я столько времени не писал дневник! С 17 сентября бедная тетрадка лежала на самом дне комодного ящика, на самом низу двухпудовой кипы исписанной мною в детстве бумаги. Бедная ты, да несчастная! Дай-ка я тебя приголублю да приласкаю, поговорю с тобою по-дружески.

Знаешь ли ты, что такое любовь? Нет? Тогда ты счастлива. Ты не волнуешься, не переживаешь, ты спокойна. Ты не мечешься, тебя не преследует чувство этакой, знаешь, неудовлетворённости. Ты не мучаешься, не проклинаешь.

Я был когда-то влюблён! Это было в дни далёкой, золотой юности. Боже мой, как далеки те дни, солнечные, безмятежные, окутанные романтикой дни! Невинные души, чистые, без пятнышка! Жизнь казалась широкой, солнечной, бесконечной… И я любил. Но «это было давно и неправда», как сказал некий поэт. Я думал (признаюсь, грешник) что никогда-никогда не вернутся те дни.

Они вернулись, и я в плену. В сладком, блаженном плену! Я влюблён, как некогда в юности.

Ура! О горе! Ура!