– Теперь ты услышишь его, стоит лишь закрыть глаза, – она завязала шнурок на шее. Кленовый листочек застыл на груди прямо напротив сердца, – тук-тук… слышишь?
– Слышу…
– Эй, ты, чего застыла истуканом? Людям мешаются, стоят тут без дела. В школу не пора? – вдруг раздался за спиной громкий голос с визгливыми интонациями. Света вздрогнула и оглянулась. Перед ней стояла молодящаяся тётка за пятьдесят. Из тех, что могли бы притягивать взгляд своей красотой, но вместо этого мазюкают веки голубыми тенями до самых бровей, красят губы в алый, что вовсе не добавляет им привлекательности, но придаёт возраста и превращает в базарных торговок. Любой другой бы огрызнулся или молча отошёл, не тратя времени на уличных сумасшедших, но Света всегда боялась доставить неприятности другим, поэтому она извинилась и, бросив ещё один взгляд на витрину, отступила к автобусной остановке. Первую пару она уже пропустила, пора было поспешить, если хотела успеть ко второй.
* * *
– Он вчера мне написал, смотри, – Наташка, не обращая внимания на преподавателя, сунула ей под нос телефон. Открытый вотсап пестрел голосовыми сообщениями.
– Нат, это, конечно, круто, но что я должна тут увидеть? – Света рассеянно скользнула взглядом по экрану и снова уставилась на доску. Ефим Петрович рисовал какие-то круги и треугольники. Стоило ли поступать на филфак, чтобы снова ходить на математику?
– Ай, блин, ты чего такая мороженая, как рыба дохлая? – обиженная Наташка забрала телефон и, открыв фото Коли, мечтательно уставилась на него.
– Я не мороженая, – шёпотом ответила Света, – мне просто сон странный приснился.
Она до сих пор не могла отойти от этого сна. Там, в выдуманном мире сновидений, она чувствовала себя реальнее, чем в обыденности. Прикосновения того парня до сих пор пламенели на коже, а сердце рвалось на части от счастья и неизбывной тоски, которая почему-то не желала проходить вместе со сном. Хотелось бросить всё, закутаться в одеяло и забыться до утра, снова и снова вдыхая запахи осеннего дня в пыльной общаге. Снова и снова сидеть на обшарпанном подоконнике и ждать, пока напротив не появятся карие глаза. Снова и снова…
– Так что тебе там поэт наш написал? – спросила Света, выныривая из тягучих спутанных воспоминаний.
– Что-что, раньше надо было спрашивать, – пробурчала Наташка, но долго дуться она не умела: на родных обижаться было себе дороже, а посторонние и этого не заслужили.
– Прости, – Света потрепала подругу по тёмным коротким волосам.
– Лааадно, – растаяла Наташка, – расскажу, но потом и ты расскажешь про свой «странный-престранный» сон, лады?
– Лады, только потише говори.
– Да ладно тебе, – хихикнула Наташка, – Ефим Петрович всё равно ничего не слышит. Ты лучше собирайся потихоньку, звонок скоро.
– Собираюсь, а ты рассказывай.
– Он мне стих новый показал, посоветоваться хотел, – Наташка довольно улыбнулась, как кот, объевшийся сметаны. Её и без того неширокие глаза превратились в тонкие счастливые щёлочки.
– Оу, да вы вышли на новый уровень, – подколола подругу Света, прекрасно понимающая, что любой новый текст – как недавно родившееся дитя, которое так долго вынашивалось под сердцем: любое неловко брошенное слово может его убить.
Прозвенел звонок, от которого у каждого в корпусе на миг в испуге останавливалось сердце, чтобы потом зайтись в сумасшедшем ритме. Наташка, закидывая в огромную сумку пенал, тетради и ни разу не открытые учебники, не переставала тараторить.
