Лиственница - страница 4

Под которой я молча скитаюсь.

Жизнь бессмысленна. Гибнет цветок.

В пошлой истине – детская прелесть.

И солёной слезы уголёк

Разбавляет строфы неумелость.

Но пока ночь сменяется днём,

Солнце всходит и снова садится,

Воздух пахнет землёй и дождём,

Кровь тихонько по жилам струится…

Пусть огромна беда, словно бык,

Красноглаза, косит без разбора.

Буду помнить лишь сладостный миг

Моего золотого позора.

Черноголовка, 1975/78

Смятение

"И вдруг, когда коснулась ночь…"

И вдруг, когда коснулась ночь

Моей души, уставшей звать на помощь,

И вдохновенье побежало прочь,

Как Золушка, отстукивая полночь.

Я услыхал тот незабвенный звук,

Незамутнённый, дивный, сокровенный.

Лишь на мгновенье он обжёг мне слух,

Но приоткрыл окраины вселенной.

И, всё забыв, я всё узнал опять.

И на губах затрепетало слово:

В чужих одеждах, стёртое, как знать.

Как блудный сын… Ну я не знаю… Снова.

* * * * *

Черноголовка, 1980

Цикл

Но когда чудеса в решете

раздаются с подарками, даром!

Но когда через солнце в глаза

опускается день в декабре!

И когда замерзает слеза —

на щеке,

а река протекает.

Начинается праздник души —

голубая пушистая ель.

Я хочу этот солнечный мир

научиться торжественно славить,

потому что так мало теперь

мне осталось, мне нужно опять.

Только, Боже, пойми и услышь,

и надежду дайте мне, люди,

что я буду для вас говорить.

Танцевать. Удивляться. И петь.

Начинается день в декабре —

толстостенным мохнатым узором

и грядёт напролом, напрямик:

через солнце,

мороз

В декабре…

День подкрашен слезой акварельной,

Ночь чернее, чем банка чернил.

И обидеть тебя недоверьем

Мне не хватит ни духу, ни сил.

За рекой тяжелеют сугробы,

Недовольно топорщится лес,

Но, упрямый и крутолобый,

Путь мой рвётся в сиянье небес.

Чем отметить такое смешенье

Обстоятельств, свидетельств и дат,

Пастернаком моё увлеченье,

Или просто всё сыплю подряд?

Всё чужое возьму без оглядки,

Всё своё разбазарю внаём,

Лишь бы с небом, играющим в прятки,

Мне остаться навеки вдвоём

* * * * *

Москва-Черноголовка, 1979

Восточный цикл

Нет горечи мудрей и совершенней,

Чем горечь та, что в зёрнышке таится.

Арабский город. Зной. Пустыня. Мекка.

Нет горечи целительней и слаще,

Чем горечь слёз, на вкус таких солёных.

Любимый мой. Эллада. Эвридика.

Нет горечи погибельней и горше,

Чем горечь смерти – тайное влеченье.

Германия. Безумие. Лисица.

Но горечь есть —

О, краешек свирели!

Голубка нежная. Рыданье и спасенье.

Звезда на небе. Ветра дуновенье.

Пастушья речь. Младенец в колыбели.

Настигает стрела птицу в полёте.

Вдоль ущелья стремглав проносится эхо.

Там вдали каменеет аул вечерний.

На дороге пыль: гонят с пастбища стадо.

Чаша озера, опрокинувшись, солнца костёр гасит.

Наша речь течёт покойно и величаво.

Хочешь – протяни руку – наберёшь звёзд полные горсти,

Под зелёным небом спишь, названный брат вселенной.

… Что же делать, если земля мне дороже человека;

Если родное небо заставляет глаза и сердце плакать;

Если раскалённый воздух пьянит, как арак2 голубоглазый.

А для всей ненависти лишь одно направление знаю – Рoссия

III

Как юноша, повергнутый в пучину,

Как одинокий камушек в оправе,

Слов истинных произнести не вправе,

Я только молча, незаметно сгину.

Как бедуин, лишённый иноходца,

Как горная река на переправе,

Слов истинных произнести не вправе,

Я таю, как звезда на дне колодца.

Слов истинных произнести не вправе.

И тщетно я тяну навстречу руку.

Где силы взять осилить эту муку?

Как «тишину мне замолчать заставить»?

Хоть рот зажми – всё вырвется: хочу я!

Назад Вперед

Лиственница - страница 4

Похожие книги