Когда он, увязая в плену угроз, объятий и шипов, что погрязали в сукровице фруктов,
Был женщиною с телом монстра и покрытою головою и разил любовника своего
Топором и мечом, – он, извиваясь, молил о пощаде и развратных поцелуях,
Уязвивших отравой плоть: смерть багровела во тьме, как красная ловушка девы-паука,
Соткавшей на кольях портьер экзотическую страсть, одержимую темницами.
Алые орхидеи распускались в их демонических гротах, настигая жаждой зевы алчных беседок,
Увитых черными масками, – их кружево, как шабаш, окружал кровавой казни заалевший полог,
Поднимая из глубины красных комнат монстров и чудовищ, воплотившихся в красоте бутонов,
Как червивый изъян запретного плода, чьи стигматы обволокли перепончатые крылья.
* * *
Дьявольская воля облаченных в латекс рабов извивалась шипами и жалами кущей,
Тянулась изящными ветвями к пытке, благоговея перед мистическими ритуалами,
Вознесенными черными хвостами к куполам спиритических молелен,
И розовеющие лепестками рты, обрамленные каймой рубиновых капель,
Пели литании, которые откликались эхом соблазнов в аспидных алтарях;
Змеи яд вкушали, оголяя пасти для сладострастных экзекуций, из которых возникали
Насилия и культы, плодясь в агонически распустившихся сеансах, владеющих извращенной игрой.
* * *
Распускались пурпуром экзотически красные цветы, оставляя следы на теле
Чующей невинность госпожи, истекшей убийствами, как переспевший фрукт.
Она увлекалась капканами алых шелковых простынь, погрязших в грехе,
Пеленая алчное совершенство в сумерки красной комнаты:
Бахрома и бархат упивались страстными ароматами перчаток и кожи —
Они вздымали тяжелые портьеры над хлыстами, облекая их возбуждающий свист
В сумеречно-красные покушения и готические своды капканов.
* * *
Ярко-алый венец из свечей окружал эротичностью жала постелей,
Которые, точно гробы, накрытые черными шелками, развращали удовольствия ласк,
Скользящих в латексных капканах садизма, увлекшегося играми любви, —
Он овладевал вожделениями кровавых, страстных поцелуев,
Что окружали сладкой негой вдовства любвеобильные сеансы.
* * *
В струящихся шелках красных увлечений демонические инстинкты цвели ядовитыми поцелуями,
Порабощая агонические узурпации и облачая в колючие завесы нежные, как гроздья, тела.
Они пестрели украшениями из шипов, окунались в роскошь черно-алых будуаров,
Дабы воспеть соблазны, укрывшие перепончатыми крыльями стены: их остроконечные тени
Падали пурпурными отблесками на гобелены из роз, которые истекали кровавыми каплями
И, пронизанные эфемерной нежностью насилия, отдавались ласкающим хлесткостью плетям.
* * *
Поцелуи волкодавами изнуряли блуд мятежных губ, плетьми избитых,
Которые, подобно пурпурной луне, вспарывали ночь воспаленным жалом,
И она, кусая содомию алькова, разверстого, как алчные лепестки,
Траурно цвела, прельщаясь красными усыпальницами комнат,
Что, окуренные психоделически алыми свечами, тонули в извращенных ритуалах
Черной магии и секса, обуявших властность порнографий мистикой лунарных сновидений.
* * *
Обняв черными жалами бутоны, насилие проскальзывало, как змея,
Вульгарной грацией опоясывая влажное лоно опутавшего торшер цветка:
Сжатый тисками красной комнаты, он блестел в жестоких судорогах,
И вакханалия окутывала густой поволокой жадную дыру его пунцовой щели —
Эфемерные желания вздымались в лоскутьях жестоких наказаний,
Призывая к греху и принуждению, когда лобзания скатывались в ниши
