Литания Демона - страница 24

Как прекрасный ореол из костей, где плавают кувшинки черепов, расцветали удовольствия. Прелесть шипа в обрамленном спесью саду разила сочные развратные бутоны, погруженные в искус. Пытки и неги сада боготворили кощунственную сладость, что льстила благоухающим блаженствам, возлюбившим аппетит и обжорство. И плоды, густые соки испустив, распутно тонули в грехах, затопив нектарами и ароматами черные могилы, погруженные в вечный сумрак смерти. Они вздымали свои пульсирующие лона, заволакивая змеями и кружевом их чешуйчатых хвостов сладострастие траурных постелей, – в них все привлекало кощунственной, еретической лаской, которая была той самой хитрой и коварной ловушкой, что заманивала любовников в порочное логово Арахны. Ее густые волосы обнимали агонизирующие в пытках сада тела, ее лапы окружали талии черной трагедией флирта, ее жала лобызали конечности с удовольствием хищных и совершенных, как идол, инстинктов, ее голова с прекрасным лицом и дивными чертами отражала траур рокового убийцы, когда, наклоненная к устам жертвы, она тянулась распухшими бордовыми губами к плоти. Парафильная любовь была ее самым гнусным преступлением – фетиши и еретики распускались в гробах ее объятий подобно экзотическим цветам и дьявольским таинствам ритуала.

Два тарантула, извившихся в метаморфозах, лелеяли неги и сладострастия женщин, чьи алые губы жаждали слиться в убийственные капканы, – красота садизма колола паучьими жалами плоть, заманивая ее к удовольствиям похорон и любовных интриг, чьи прокаженные знамения обнажали нагие тела для черных лап. Они связывали тела, подвешивая их нитями к темным алтарям, когда контуры дразнили своей уязвимой наготой аппетит безумных хищниц. Обездвиженные жертвы ловили красный шелк языков, которые проникали в сокровенное таинство запретного плода, – сладость и густота возбуждения обволакивала супостаты жутких и чувственных пороков, нависших над агатовыми отрогами шипов. Сад был полон связанных тел и лоскутьев, и розы багровели в их искусительных пытках, наливаясь блудом и ядом безжалостных, как смерть, паучих.

Выбитые на теле знаки являли паучью черноту, распускаясь в ней, как пестрые оболочки ярких цветов, – черный садомазохизм меховых накидок и жестких плеток украшали кожу, подобно тому как мохнатые лапы паука, обвивая наготу форм в запретную любовь объятий, мучились жадными до боли и истязания экзекуциями. Скоропостижная кончина настигала еретические ритуалы, когда они, одержимые потусторонними явлениями, были захвачены в тиски шипов и цепей. Тогда, богатая проколами и рубцами, жертва, корчась в обилии запретных ласк, изнемогала от прикосновений траурных вуалей – она вызывающе соблазняла кладбища, и похороны расцветали пышными ярко-красными бутонами притонов, живописующих кровавые и страстные убийства.

Мадонна скорбно прильнула к черному трауру веревок и кляпов, впившихся в рот и тело. Жало распускалось меж ног ее, и любовь в нем – как ядовитый сосуд, жаждущий смерти и убийства. Она проклинала агатовые вертепы кольев и ласкала жгуты алых шрамов своими соблазнительными тисками – острые щетинки ее лап впивались в налитые багровой кровью гроздья. Пунцово налившиеся плоды разврата украшали сады пытками и удовольствиями. Агония, расцветавшая меж роз, разрывала на части гноящиеся струпья возлюбленных и жертв, когда мех накрывал кандалы и конечности, угрожая их парафилии жестоким гнетом кнута и поцелуя. Судороги были колючей проволокой рая, который раскрывался всеми цветами расцветшего в возлюбленных пытках цветника. Его арки и алтари из пышных и ярких бутонов приглашали в свою прекрасную агонию, завлекая прелестью чарующих шипами кустарников мимолетные мечты о садизме и мазохизме, сплетенные в кандалы красоты и упадка. Ими искусно орудовала безжалостная госпожа, окутывая в густой мех своих накидок жалящий стон и запретный плод, обнаживший порочную наготу червоточин. Ее лапы убийственно смыкались на телах и гроздьях, смакуя ловушки из красной паутины, как самое изощренное и коварное удовольствие. Черная вдова ласкала фруктовые лозы, затаившись среди трущоб, дабы вонзить свое жало в соблазненного сладостью гроздьев любовника.