Литания Демона - страница 28

Алые светильники окутывали багровым туманом черные портьеры, и в их потустороннем свете маски и веревки становились демоническими, как будто их выточенные среди жестких кожаных диванов силуэты окунались в водовороты кровавых болот. Цветы, населяющие их, черные и фиолетовые, лиловые и бледные, розовые и красные, торжествовали в гниющем плену, как и ублаженная жестокостью приказов феминность, представшая перед матриархатом кровавого безумия в похоронном цвету. Красота Содома протыкала иглами шприцев бледные, распустившиеся дьявольщиной тела, и они, ублаженные этой навязчивой одержимостью, возлежали на могилах, опрокидывая головы к упадку девиантных изобилий. Темные спальни пульсировали, когда судороги, обуяв паучье неистовство, подчеркивали прелесть жестокости и убийства. Мерзкое естество, обнаженное перед латексной, непроглядно-черной глубиной, торжествовало перед гибелью доверчивых рабов, окруженных похоронами и блудно-розовыми букетами венков, червоточины коих испещряли траурную вульгарность сеансов.

Черные свечи плавились в жарком святотатстве, и воск растекался по обагренному блудом мешку, скрывающему лицо кровавой, жестокой госпожи, которая предавалась распутству и черным, благоухающим похоронами сеансам. Капли воска возбуждали ее темную некрофилию, твердея прозрачно-бледными каплями на эбеновом корсете. Он, подчиненный черному колдовству и некромантии, впивался в ее упругое тело, подобно тому как безобразно-уродливая паучиха пожирает своего партнера, вонзаясь в него адскими, воспаленно-красными челюстями, клацающими во вдохновленной судороге его экстатических метаний. Феминный монстр, попирающий ногою склепы, дразнил кромешную мглу своею темной аурой, разгоняя хлыстом реки багрового тумана, расползшегося над алым бархатом диванов, красующихся декадентской бахромой из игл.

Сцены адских мук украшали красные стены комнаты своими плотскими удовольствиями, что сгорали в скоротечности извращенной преисподней. И иглы, коими были увенчаны темные ниши, вонзались в червоточины мертвой любви, обласкивая ее багровыми проколами: воспаленные татуировки и ипостаси садизма вращались в красной бахроме воронок, когда пронзенный кольями любовник, захлебываясь болью и мучением, купался в пышных розово-красных букетах роз и нырял в бархатные портьеры крови.

Сплетенные из плотоядных цветов и кощунственно-прекрасных месс беседки, в коих извивались запретные ласки и сексуальное помешательство, принимали в своих бархатных лонах узурпацию мистической, хладной госпожи. Ядовитые лозы пленяли и соблазняли своим кружевным узором уязвимые перед казнью тела – задушенные узорчатыми петлями, безжалостно сомкнувшимися на их шеях, они жадно ловили губами бледно-розовую испарину сада, томящегося в жестоких схватках кнутов, что рдели воспаленными царапинами шрамов на бледной коже. Насилие и красота млели перед той соблазнительной дрожью, что окружала тела цветениями и яркими убранствами из бутонов, напыщенно и жестоко обхватившими губами плоть, как некая вампирическая присоска, впившаяся в возлюбленную жертву: ее экзотическая наружность трепетала в экстазе одержимости, когда она властвовала над шабашами проституции, извиваясь, точно коварная змея на ведьминском шесте, исполнявшая стриптиз гипнотического, хищного сладострастия. Богохульство Вальпургиевой ночи захватывало в рабство те гнусные тюрьмы извращений, что истончали призрачную завесу траура, и поцелуи становились все более яростными – как будто поглощая жертву, они благоговели перед ее мучениями и высасывали ее оргазмическое удовольствие, колыхаясь вместе с ним в дьявольском танце. Губы, искавшие нектаров, приникали к кубкам, увитым шипами и колючими зарослями терний, и навек погружались в кровавое празднество блуда и агонии, пресмыкаясь перед ними, как послушный раб, что, подчиняясь воле злой колдуньи, припадает с лобзаниями к ее стопам, дабы вкусить все удовольствия от унижения, уготованного ему. Пронзенные болью губы багровели немотой пылкого раскаяния, утопая в остриях кольев с любовью к безжалостному тирану. Их истинное удовольствие было заключено в осколках сладострастия, канувших в беспробудный, злокозненный сон сеанса, погрязший в садомазохизме и флагелляциях.