Литания Демона - страница 30

Развращенная благородством стати угроза хлестала углы красной комнаты, точно Геката в черной коже, размахивающая хлыстами, осклабившаяся подобно волку, чья голодная пасть расцветала кущами роз и захватывала в капканы роковой страсти мученичество и девиации пошлых ниш, в глубокой темноте коих плавились жаром алого воска свечи, вынырнувшие из потусторонних сеансов и предавшиеся конвульсиям садистических игр. Красные когти опасности ласкали кожу любовников, ее черный смех проникал в развратные логова хищников, когда она скидывала с пышного тела тяжелые меха, облачаясь в супостат вульгарных запретов, в поцелуи, одухотворенные жестокостью безликих масок, приникнувших пунцовыми устами к любовным интригам. Она шипела, как змея, скользящая жалом и хвостом на волосок от гибели и сексуального удовольствия, объявшего психоделически красный альков чувственно-смертельными изобилиями, воскрешенными среди приказов и подчинений, когда рабская любовь оказывалась захлопнутой в тюрьмах из латекса. Их агоническая красота заставляла трепетать жестокие инструменты подавления, и они нежностью украшали колючий чертог тирана.

Порнографии обтекали рогатую луну восковой, гротескной плавучестью, таявшей в агоническом жаре свечи, что струила прозрачные капли удовольствия на полог из кожаных ошейников и шипов. Растленные червоточинами фантазии пронизывали сеансы, погрязшие в трясинах и кровавых болотах, – они окатывали инфернальными брызгами плодоносные лозы, которые захватывали червоточинами воспаленно-красные постели комнат. Ветви, сплетенные в страстных конвульсиях, истекали кровью и покорялись властным приказам, гния подобно тем цветам, что вырывались из убежищ шипов и кольев навстречу райским убежищам сада, окунувшегося в бурную деспотию и павшего под рьяными ударами. Латекс черных перчаток лоснился чувственностью дрессировки, и поклонявшиеся ее варварству рабы влюблялись в тиранию, дабы, навек пленившись деспотичностью извращенных фантазий, проникаться берсерками оргазма, обуявшего черные, сырые чертоги темниц.

Когда колдунья, обернутая в покрывало, истекала свечами горя и вуалями заклинаний, черное логово смерти воскресало среди розог терний, любовно обвивавших ее мускулистое тело и туго стянутый на талии корсет: она проклинала рай, наслаждаясь удовольствиями мазохизма, который пестрел в наготе деревянных кольев и проткнутых сердец. Пульсируя неустанно, они роняли кровь на ложе из роз, чьи лепестки сжимались и разжимались, как вагина, возжелавшая украденного у непорочного цветка целомудрия. Она дразнила вампирическими губами кнуты, раскаливая их багровой пощечиной своих развратных поцелуев, – вульгарность распускалась, оплетая лозами паучьих сетей склепы и могилы, и плоды утопали в сладких нектароносных потопах. Ненависть, злоба, зависть, жадность, жестокость и разврат пестрели на шелковой мантии уродливой красавицы, погруженной в мертвые сеансы, где обитые красным бархатом диваны лоснились, как червоточины надгробных плит. Бунт флагелляций охватывал манией одержимости агонию сада, и терпкие конвульсии оргазма, схваченные безудержными бутонами, замирали на стеблях, увлекая в свои фантомные подражания схватки распустившихся доминированием нападений. Они обнажали инстинкты, расплываясь, как красный воск свечей, и овладевая спиритическими контактами, что, погрязнув в возлюбленных жестокостях подчинения и мятежей, исполосовывали себя черными объятиями плетей.