Пульсируя блудом ее сырой и розово-лепестковой сердцевины,
Обрамленной бледностью лоскутьев кожи, усеянной занозами шипов и шрамами.
Тела лелеяли каждый порок, благословляли каждую червоточину,
Возникнувшую на мякоти плода, как прокаженная рана,
Корчась в садистических удовольствиях и каясь в самых унизительных добродетелях,
Дабы воспрянуть в апокалипсисе невинности, точно жала на концах хвостов,
Лелеявших розарии своими любвеобильными, сладострастными вонзаниями.
* * *
Охваченные спелым багрянцем одержимости, плоды
Приторной, вяжущей рот мякотью развращали горький вкус,
Пульсируя в складках астровых, пьяных от жажды губ,
Которые обволакивали червивую глубину своими кладбищами и борделями.
Отравленная мором порока вязь густела среди инфернальных зарослей,
Когда они, подобно коварным змеям, обвивали черные просторы рта:
И розы, благоухая, распускались перед роскошью похоронных будуаров,
Которые манили бледную вереницу лепестков в постели и склепы,
Пряно струящие богатые шелка к руслам порочных и мускусных водопадов, —
Червоточины их черных недр распускались, как чешуйчатые хвосты,
Что увязли в мраморном грехе порочных статуй, ласкающих гроты чресл своих.
* * *
Голод плотоядных капканов ублажал розарии удовольствиями объятий, зияющих бездной из лепестков,
Когда сладострастия оказывались заточенными в ловушке из шипастых зубьев,
И тела, воспалившиеся искусительными царапинами и надрезами, раскрывающимися, как розы,
Ублажали колючие троны терний, которые окружали рясой из шипов нежную кожу,
Лелея ее, как самого бурного любовника, оголившегося перед лезвиями ненасытных постелей.
* * *
Тяга к садистическим наслаждениям совокуплялась с нежностью опасного зверя,
Припадая к его ярой пасти в истоме и благоговении почитателя и палача,
Беснующегося фанатичной яростью, когда любовь захватывала в капкан помешательства
Узурпированные красотой розарии, чьи бархатные целомудрия были унижены агрессией
И втоптаны в грязь, – смешанные с сырым мясом опавшие лепестки роз
Взвивали гнилостное зловоние к распростертым на душистых постелях любовникам,
Чьи тела, слившиеся в агонии, лоснились сукровицей распустившихся на коже ран
И, окунаясь в шелк бутонообразных наказаний, лобзаниями укрощали тиранию страсти.
* * *
Одержимые блудными схватками, корчащиеся в извиваниях страстных поз,
Как эониумы, чьи розетки приникали к пестрым шабашам кровавых вакханалий,
Темные утробы плодили змей, изворачиваясь похотью цветущих бутонов,
Поглотивших бордели сада, – их невинность трепетала в эфире, дразня ловушками
Созревшие лепестки, которые жадно внимали вибрациям жал на хвостах, застывших в броске.
* * *
Розарии приникали к плоти, желая разорвать ее мягкий оплот колючей греховностью объятий,
И агатовые своды из терний, окунаясь в багрово-алые струи фонтанов, лобызали бутоны,
Трепеща под властью их черных кольев, угрожающе скалящихся наконечниками,
Которые набухали красотой соблазнительных узурпаций и лоснились ранами,
Болезненная воспаленность коих пульсировала на жестких каркасах стеблей,
Томящихся среди пустых развалин постелей, что были сотканы из лепестков роз и стонов, —
Садизмы вырастали на хмеле их сладких капканов, обезумевших от агонической любви,
Которая, вожделея кровавой дани, благоухала, точно казнь, издевающаяся над правосудием.
* * *
Окуная точеные руки, обтянутые грубой кожей перчаток, в кровоточащие розарии
И наслаждаясь болезненными уколами вонзаемых в плоть шипов,
