Когда усеянные шипами ошейники стягивались на их томных цветках, порабощенных агонией.
Они притворялись девственными и корчились, как одержимые, что, увлекаясь садизмом,
Лелеяли преступления и убийства, лаская их, как хищного зверя, осклабившего клыки.
* * *
Антрацитовых скорпионов жала струили превосходство яда,
Окутывая чертоги терний и шипов и к пастям волчьим привлекая бутоны,
Чьи лепестки не ведали греха, – по глади целомудренной скользя,
Они бархатными искусами дрожали в кровопролитных экзекуциях,
Когда черный опиум порабощения подползал, подобно хлысту, к садам,
С невинностью и пороком коварно играя ранами на пронзенных клинком плодах.
* * *
Садизмы бурлили истреблениями, чернея в шипах тернистых венцов, оплетавших ореолы кубков,
И дым их отравленных испорченностью нектаров окутывал нечестивые святыни —
Обнажая черную кожу альковов, они подчинялись варварским и блудным цветениям,
Которые лобызали воздетые над телами скорпионьи жала гладью ядовитого языка.
* * *
Ранясь о волчьи клыки, вспархивали шелковые полотна невинности,
Ускользая к чревоугодиям избалованных смертью любовников,
Что ласкали друг друга среди колючих изобилий терний и лепестков роз,
И алые, набухшие кровавостью рты, засасываемые блудом агрессивных поцелуев,
Воспевали надменность жалящих укусами постелей, что лоснились червоточиной,
Как след от вонзенного в кожу скорпионьего хвоста, щерившегося из красной темноты.
* * *
Кладбища розог распускались в розариях частоколом садистических удовольствий,
Когда они исчерчивали контурами жестоких ударов багряно-розовые кружева клумб,
И мясные лавки расцветали в лепестках любовных постелей, оголявших тернии,
Шипы коих окунались заточенными наконечниками в плоть, украшая изящностью убийств
Порезы и их блудно раскрытые поцелуи, обожженные проколами раскаленных игл:
Абрисы губ кровоточили, ныряя шелковыми бутонами в сладострастное совокупление,
И насилия красовались на ложах, исторгая из раненых целомудрий воскресшие в чащах стоны.
* * *
Сквозь пунцовые щели влажных от возбуждений лепестков сочились чувственные искусы,
Набухшие каплями соблазнительной отравы и ублажавшие вихри инфернальных интуиций
И развратных поз, что ложа лелеяли бутонами гибких, как змеи, извиваний:
Они аспидной пастью обласкивали тела, накрывая их черной кожей и гладкими жалами,
Когда их окутанные в пурпурные плащи фигуры корчились на эбеновых жертвенниках,
Растерзанные волчьими пастями, чей вой расцветал, как кровавая луна, окаймленная ошейником из шипов.
* * *
Мучаясь в сладостной неге алых балдахинов, лепестки олицетворяли демонические экстазы —
Они дрожь струили, покоряясь алчному ненастью, когда захваченные голодом бутонов кельи
Расцветали в роскошной пышности запрета, кутаясь в колючие и режущие сталью клинков шипы.
* * *
Токсичные клубы мрака всплывали над розариями и вершинами остроконечных крон,
Которые вонзались в эфир подобно черным наконечникам стрел.
Они внушали токсичные и развратные видения распустившимся в агонии розам,
И дикий хохот черного ветра, пронесшегося над багряным садом,
Окунался в ядовито-наркотический мираж опьянения, подобно еретику,
Возлюбившему свою томную жажду к извращенно-садистической форме любви.
Хлыст рассекал роковую гладь кожи, изобилуя удовольствиями пыток и самыми распутными желаниями,
Трепет коих оставался, как след наручников, на бледно-розовых кистях:
Они были сомкнуты негой жала и вульгарным оцепенением, подобно бутону,
