Литания Демона - страница 3

Хищные маневры и дерзкие жала лелеяли черные шипы похотливых постелей,

И бешеные ласки хлестали яростью кнутов рощи фруктовых соблазнов,

Когда те, возбуждая животные инстинкты, сладость преступления окаймляли ошейниками,

Что смыкались на шеях железными обручами, дразнящими свободой рабство.

Мазохизм скользил среди мраморных изваяний,

Ошейниками и шипами окутывая бледные следы от веревок,

Когда связывания соблазняли извращенным эротизмом

Ветви кущей и сплетенные с ними нагие тела —

Черная кожа, блестящая среди вульгарных ласк, обтягивающая изогнутые станы,

Лоснилась блеском искуса, который, как гадюка, выползал из мглы,

Что красотой семи грехов томима, облачалась в саваны из кольев.

В капкане алых сетей и демонической развязности шипов,

Порабощающих злокозненностью роз медовые логова,

Страхи, как иллюзорные опухоли, расползались по глади бутонов,

Искажая нравственные обличия, прячущиеся под маской добродетели, —

Ее глубокие вздохи лоснились пурпурными шелками,

Стекающими с пышных и запретных для взора алтарей.

Они принимали в свои балдахины любовников,

Дабы слиться с ними в сладкоголосый еретический молебен,

И та томная траурная ряса, что поднималась над бархатом

Зловеще нависшего потолка, обтекала могилы поцелуев

Своей изящной и девственной червивостью,

Что фрукт гнилой благословляла на святые соблазны,

Которые лоснились, взвивая дурман перечных миражей:

Они пропадали бесследно, когда эфир будил похотливый трепет,

Отраженный от глянцево-черных хвостов, обвивших постели.

Изысканность, блуждающая в диких и неистовых вакханалиях,

Скользила сквозь прозрачную невесомость эфемеров,

Струилась, как игривые фонтаны, меж бесподобного избытка,

Излившегося в устье рек медовых, что, соблазненные Эдемом,

Кружили, реяли и проносились в сонмах райских нег и скверн,

К их переливам устремляясь: источники били чистыми брызгами,

Извращенные мечты будили ото сна, клубясь молочностью белой пены

И волною чувственной, как плети, накрывая правильные изгибы тел,

Когда они утопали среди грез и слияний, отдавшись их бурным потокам.

Возбужденные чресла будили желания, сексуальностью одолевая перезревшие миражи,

Которые источали соблазнов вульгарные видения, заманчиво окунаясь в пьяные клубы

И виясь, подобно змею хитрому, вползшему в экзотический шабаш и вознамерившемуся украсть

Пороки фруктовых лоз, нависших над колючим убранством из терний.

Веянье грозящих помешательством шлейфов, облаченных в импульсы клубящихся эфемеров,

Реяло над дрожащими лепестками богохульного цветка: его прекрасные конвульсии

И переливы нежных истязаний, укрывавших шрамами стебли, как срам, бледнели на телах,

Прельщая кощунственные неги: они изобличали превратные истины и плодили ложь,

Что, вскормленная дьявольским началом, дразнила запретностью безумие стеблей —

Они, извиваясь в адских, оргазмических судорогах, привлекали хищных ос к прелести букета

И растворялись среди вибраций, которые облизывали берег, искореженный трещинами

Купавшихся в крови корней, – их темные желания пульсировали змеиными хвостами,

Подползая к наготе вульгарно раздевшихся черных кущей, пульсирующих розовой плотью.

Червоточиной искушенные плоды впускали змия в сочившие влагу лепестки.

Они, лобзаниями привлеченные, как рай, благословленный миражами,

Накидывая завесы на черную вуаль лица, заставляли трепетать в жестоких негах искусы,

И терпкость разъедала мякоть, стекая каплями на шелк постелей,