И будоражил дьявольские ласки, игравшие в запретных негах возбужденных экзекуциями чресл.
* * *
Запальчивая красота чудовищ, истомившихся по чарующим ласкам,
Будоражащая плоть цветов, волновала нечестивые мессы, как мед и кровь,
Как ложь и месть, разомкнувшие негой пьяные от страстного угара уста.
Они, приоткрытые в ласковой колыбели шелка, опьяненные спелостью клинков,
Раскрывали сочные гроздья томлений и вонзаний, попадаясь в вероломные ловушки,
Которые купались в садах подобно околдованным гипнотическими видениями дурманам,
Что лились из сладких капканов сетей: их клубы пьянели в эфирных маслах благовоний и яда,
И шипы, вознамерившиеся ужалить обнаженные сердца, внимали их развратным пульсациям.
* * *
Когда луна, объятая черными надеждами, ниспадала вуалевым эфемером
К бархатным усыпальницам садов, дабы встретить змеиное искушение
В чарующем монументе кладбищенской стены, увитой лоснящимся блеском хвостов,
Ее безумные приливы, утопая в черных кратерах, вскипали, как раскаленная смола.
Багровая клоака обволакивала бутоны насилий, в которых трепещущее дрожью рабство
Было наркотическими обманами напоено и вкушало их экзотический вкус
Как пряную и скользящую богохульной коброй отраву, что украшала стебли бахромой укусов.
* * *
Заключая агонии в объятия, цветники ублажали голодное чувствованье пасти,
Которая застыла перед нападением, дабы прекрасную жертву не спугнуть:
Страдая томными бутонами, сад кровью истекал и девственных шипов мятеж ласкал,
Когда лепестки сомкнулись на безмятежье горла, привлекшегося нежной спесью хищника.
Яростные чудовища вырывались из цветущих терний, которые благоухали
Мрачным совершенством шипастых балдахинов, что, отхлестываемые кожаными плетьми,
Призывали гипнотически приторными голосами все утехи мира на ложа медные свои.
* * *
Объятые бурными желаниями, кружевные убранства укусов
Потенцией малиновых вуалей обтекали шарм юного увядания,
Когда звериные и развращенные палачи, ворвавшись в поцелуи,
Извели темными мечтаниями их пышный букет, обнажившийся клинками.
Похоть проскальзывала среди хищных губ к роскоши постелей, усыпанных лезвиями, —
Их алые простыни пеленали зло медовым коварством и смертельным ядом,
Как цветущий ухищрениями и бутонами идеал, преданный жалящим вонзаниям мечей.
* * *
Подчиняясь томности багровых переплетений стеблей, разивших
Ласковыми мановениями шипов, что погружались остриями в тело,
Жертва извивалась в томных восторгах, изнежившись, как ядовитая змея,
На шелковом алом полотне пышных алтарей, которые постели обнажали
Для сладострастий и бурных ласк, проткнутых отравленными наконечниками кинжалов.
* * *
Вероломною развязностью змеи проскользнув на бархатное ложе,
Голодных бутонов обласкав чарующую грацию, что утопала
Искушением меж балдахинов, полных удовольствий,
Шипы, подобно любовникам, соблазняли девственно-чистые лепестки,
Тронув их лоснящуюся влажностью гибких хвостов глубину, – и похоть проникала
Мягким стоном благовоний на подушки их безумных томлений,
Когда злокозненность точила сочный плод и в ритуальных урнах дьявольски пылала.
* * *
В вертепе райских мук, богоподобных прелестным вожделеньям,
Мятеж был черным извиваньем змей, которые благоухали среди распутств жестоких,
Томясь, как кнут, в расплывчатых бутонах, что, позабытые мольбой, блаженств искали.
И, с раем близостью соприкоснувшись, соцветий дьяволы волненьем возроптали,
Когда лианы рощ на балдахины сладострастья опустились, благоволя сокрыть ловушки,
