Когда совращавшие нимф сатиры совокуплялись с черными вульвами цветов,
Пульсирующими волосяным покровом разбухших от лепестковой влаги губ,
Что сжимались и разжимались от экстаза, распустившегося среди колючих логов,
Чьи украшенные клинками лона расцветали в мятежах девственных плетей.
* * *
Наваждение, бесчинствующее флиртом чувственных пороков,
Лилось в истому рая, который отворял ворота, чахнувшие от извращений,
Где ночь, как терпкая любовница, обволакивала нежными плетьми
Полог мутной поросли, обвившей экстазы черных ветвей:
Их довольная отторжением похоть приникала к глубине сада,
И абрис блуда был размазан алым поцелуем, дивною отравою искуса,
Что дрожью покрывал ядовитые лепестки, заставляя их уродливо сжиматься.
Пряное и душистое удовольствие в зияющих бутонами щелях
Соки пускало кроваво-коричные: рай благоухал в них дивными лампадами
Гашиша и опиума, что растворялись в зыби мягких каркасов цветка.
* * *
Похоть, травмированная изящным обликом цветников, изводилась от навязчивых желаний,
Трепеща демоническими возбуждениями, обуявшими бутоны и их багровые каркасы,
И они, обрамленные бахромой лепестков, уязвленные издевательской уродливостью зла,
Обнажались в объятиях экстаза, когда фигуры, корчась в их медово-ядовитом плену,
Совокуплялись на подстилках из шипов, чьи зловещие наказания и дьявольские интриги
Красноречиво устремлялись к разврату, благоговея перед его дурманными шлейфами.
* * *
Запретные сады обнажали черное неистовство, лаская наконечниками шипов
Беснующиеся помешательством альковы, напоенные дымом костра и пороком, —
Как мутный полог терновых удовольствий, яды бунтовали грацией в еретических алтарях,
Обвивая их алой простыней вакханалии: ее вульгарность реяла обманами средь лепестков,
Когда они, под ветром колыхаясь, как змеи горгоны, струили темное блаженство, познавши грех,
Который взвивал экзотическую отраву укусов к багровым небесам, зардевшимся над храмами.
* * *
Колючее совершенство трепыхающихся в плоти шипов,
Чья воля крепла во вражеском капкане зрелых сот,
Пронзало страсть, искушенную агонией и возвысившуюся
Над распутным глумлением альковов, украшенных хлыстами:
Шарм садизма цвел, как вульгарный аромат, плененный галлюцинациями,
И в резвых брызгах плескался, сочностью червивого фрукта струясь, —
Его изгнание расцветало подобно удовольствию, взбаламутившемуся
Медовыми каплями на сочащихся кровью шрамах.
* * *
Фурии расцветали пурпуром кружева
На вуалевой кайме истязающихся губ,
И их вихри, обрамляя ложь агатовым бархатом,
Охватывали темное совершенство кружений,
В которых молитва и идол сливались, похотью объяв
Обсидиановые пологи жертвенников, затаивших угрозу.
Рога и сатанинские гимны окружали вакханалии цветением,
Когда чресла блюли лоск извращенных преступлений,
Кутая багрец лепестков в экстатическую дрожь,
Подобно чадре, которая пеленала стебли
И обнаженные кладбища червивого бутона:
Ублажая обетованные сладостью пытки и сады,
Как скандал, трепетали кущи, благоухая черными шипами
И утопая в язвительных переплетениях бергамота и кожи.
* * *
Трепет блаженных соитий в шелковой завесе рая обрамлял вуалями шипы,
Когда, купаясь в шелках розовой кожи, бледнели шрамами антрацитовой плети бутоны,
Сливаясь с экстатической дремой воспрянувших в ночи истязаний, чьи потенции алели
Над укутанными в саваны рогатыми вакханалиями кладбищ: их нечестивые пиршества
Ниспадали к приторному удовольствию, как вуали траурной поток, что кровью вскипал
