Но я уже привыкла, что Валька ходит голым и играет на баяне, сидя в туалете. Ведь он музыкант, творческая личность. Олька рассказывала, что раньше у Шибалова были длинные волосы, по самую попу, настоящий предмет гордости. Я никак не могла в это поверить, такие волосищи я видела только у одной своей подружки, однокурсницы Сашки.
Но сейчас Шибалов стрижен под ежика. Ему от этого самому немного грустно, зато попу ничто не загораживает. Теперь он гордится ею.
Хельга Патаки сказочница и флейтистка. Конечно же, в доме у двоих музыкантов живет куча инструментов. Несколько гитар, скрипка, два баяна, дудки, флейты, тинвистлы и два синтезатора, один из них даже умещается на ладони.
Как-то раз, ожидая автобус на остановке, мы увидели на столбе объявление:
ДОКУМЕНТ №2
Обнаружен висящим на столбе,недалеко от станции метро «Парк Победы»
МУЗЫКАЛЬНАЯ ШКОЛА №47 ОБЪЯВЛЯЕТ НАБОР УЧЕНИКОВ НА НОВЫЙ УЧЕБНЫЙ ГОД 2004—2005 ПО СЛЕДУЮЩИМ СПЕЦИАЛЬНОСТЯМ:
ФОРТЕПИАНО
СКРИПКА
КЛАССИЧЕСКАЯ ГИТАРА
БАЯН
ХОРОВОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ЭКЗАМЕНЫ ПРОВОДЯТСЯ В МАЕ 2004г. ПРОСЛУШИВАНИЕ СОСТОИТСЯ 16 МАЯ В 17 ЧАСОВ.
Ну, мы и пошли туда. Все вместе, втроем. Великовозрастные дитяти – мне семнадцать, Хельге двадцать четыре, Вальке двадцать восемь. И нас взяли. Я стала заниматься классической гитарой, Патаки скрипкой, Шибалов продолжил покорять кнопки баяна.
В музыкальной школе про нас ходили легенды. Дескать, вот учатся трое студентов странной наружности, очень какие-то творческие личности.
***
Хельга и Валька очень любили друг друга. Они даже хотели пожениться, только обязательно первого апреля. Потом, конечно, деток народить. А на мне они тренировались – над моим спальным местом висела длинная гирлянда погремушек.
В свободные вечера мы с Патаки сидели на кухне и читали газету «Моя семья».
Шибалов в это время медитировал на унитазе и заучивал надписи на стенах.
Рыжий, раскорячившись под раковиной, сосредоточенно и продолжительно писал в лоток.
«Потому что в мире все всегда правильно. Правильно и гармонично».
Самокрутка третья
Табак с джемом
По Трубе4 гуляло Эхо.
Оно то не спеша прогуливалось от стены до стены, опираясь на тросточку и чуть пританцовывая, то носилось, как сумасшедшее, вихляя бедрами и прыгая. Ему никогда не было скучно, потому что само по себе оно не существовало. Оно рождалось и умирало каждую минуту. Стоило появиться малейшему звуку, как Эхо во все ноги откуда-то выпрыгивало и радостно кричало этот звук, пока не надоест. До тошноты оно повторяло за птицей, за поездом, за ветром, за свистком милиционера, за грохотом выпавшей из коляски погремушки и требовательным криком. Хотя, может быть, его и не тошнило никогда. Ведь Эхо бесплотно. Или нет?
А все от того, что в Трубе была очень хорошая акустика. А это от того, что много свободного пространства. Кругом просторно и гулко, как и полагается быть в переходе метро. Это переход так звали – Труба. Может быть, за его длину, продолговатость и широкие гладкие бока, уходящие вверх, а может быть, за музыкальный талант. Ведь дружба Эха и Трубы была очень музыкальной.
За это-то мы и полюбили Трубу.
Мы встречались каждый день. Ровно в восемь часов утра Хельга Патаки снимала с плеч большой круглый рюкзак и раскладывала дудки, доставала колпак – такой красный, с белой пампушкой на конце – новогодний. Иногда с нами был и Валька, тогда он открывал большой твердый кофр и доставал из него баян. Начинался сейшен
