– Давай на барной стойке засядем, как в кино, – Вова кивнул в сторону приветливо подмигнувшего древесного полотна бара, вскрытого посередине широкой жи́лой эпоксидной смолы, напоминающей изгибами Волгу.
– Привык к стойке? – негодовала Алёна. Она долго и вкрадчиво подбирала убранство стола, и, когда достигла совершенства, осталась исключительно довольна собой. А теперь этот дикарь всё испортил.
– Я не дикарь, я просто из пролетарской семьи.
Вова, забрав свою тарелку с пригорком устриц, аппетитным куском белой рыбы океанских кровей и щепоткой брокколи, взгромоздился на высокий барный стул. Алёна последовала его примеру, прихватив свечи, яркие язычки которых в пьяной грации уклюже колыхнулись и приглушились в движении, чтобы вновь воспрять в статике.
– Вино открой, мужчина. Вон там стоит, на столешнице. Штопор рядом. Как и бокалы, – распоряжалась Алёна-хозяйка.
– Хорошо, женщина. А тут разве нет какого-нибудь специально обученного человека для подобных дел? От вашего киношного дома так и разит работорговлей и крепостничеством.
Алёна сделала настолько недовольное лицо, точно съела лимон целиком, и цокнула так громко, будто остроконечная шпилька туфли щёлкнула об полированный мрамор.
– И в каких же фильмах ты заприметил подобные детали?
– Фильмы, которые будто снимались про тебя. Под режиссурой Вуди А́лёна, о невыносимой лёгкости бытия.
Вова вмиг справился с упёртой пробкой и разлил напиток богов по стройным бокалам тончайшего хрусталя. Алёна прошлась мимо низко висящей большой картины с бело-голубой пейзажной далью, притворяющейся спящей, и приоткрыла форточку. Робкий ветерок, проскользнув из окна, тонко подул на свечи, пытаясь сбить пламя и предать людей в руки узорчатой тьмы. На обратном пути Алёна включила проигрыватель: вечер наполнился обществом Синатры. Его голос тихо, обнимающе лился с виниловой пластинки, наполняя извечно суровое российское настоящее американским светлообразным прошлым.
– Ну, будем, – неопрятно ляпнул Вова, потянувшись импозантно дутым фужером к бокалу Алёны, также занесённому вверх для тоста.
– За что пьём? – она одёрнула руку, больше желая напутствующих путешествию алкоголя слов, нежели пресных банальностей соблюдения этикета.
– Тебе красивую версию или с района?
– Давай сначала с района.
– За нас с вами, за хуй с ними!
– Фи. Какая пошлая тривиальщина. Давай нормальную теперь.
– Тут подумать нужно, – Вова почёсывал подбородок. – Хочется традиционно напеть о выпитых залпом невыполненных обещаниях, глупости юношеских, конечно, нарушенных клятв и напрасном унынии взрослой жизни, где всё совсем не так печально, как кажется, и нужно просто отдохнуть. Но всё это не менее лютая, намоленная банальщина.
– А ты придумай на ходу. О том, что видишь.
– Хорошо, – Вова обвёл быстрым, срывающим покровы взором те места, где был властен свет. – Все люди делятся на бутылки и пробки. Бутылки – наполненные богатым внутренним миром, самодостаточные, уверенные. Пробки – мелкие, пустые, завистливые и бесполезные, всегда стремящиеся заткнуть людей-бутылок. Выпьем за то, чтобы меньше встречать пробок и больше бутылок.
– Хорошо сказал, настоящий алкотост. Дзынь!
Точёный звон хрусталя всколыхнул переливы виниловой песни ультразвуком. Ребята заливчато чокнулись и вкусно выпили.
– Ммм! Миллезим явно прошлого века. Звонкая нотка меренги. Яркое послевкусие терпких пряностей. А в памяти сохранится освежающая кислинка тропического фрукта, – дурацким тоном пародировал дегустаторов Вова.
