Она ещё долго не могла уснуть, но, наконец, угомонилась и засопела. Янис, словно тень, выбрался за дверь, вывел со двора Тутуя, копыта которого заранее обмотал тряпками, и отправился в лес, не зная, что его ожидает: шабаш, где ведьмы пляшут голышом, наводят порчу чёрными свечами из пёсьего жира, сношаются с колдунами и бесами, пьют кровь невинных, или… Об этом «или» стучало сердце, подсказывая правду, далёкую от людских измышлений.
Возле небольшого костра, пахнущего можжевельником, сидела Лалия, закутанная в широкий тёмно-зелёный плащ. Увидев Яниса, она откинула с льняных волос капюшон и приветливо улыбнулась.
– А где? – рыбак вопросительно повёл рукой.
– Крутобёдрые ведьмы и их обтрёпанные мётлы? – расхохоталась женщина. – Азартные демоны и пьяные древние божества? Пиво во славу «сорока мучеников» и копчёная селёдка? Зачем нам эта толпа, если встреча назначена не с ними? Садись пока, не труди ноги – им ещё предстоит этой ночью за двоих потоптаться.
Она щёлкнула пальцами, и огонь вырос, ярко осветив поляну. В кроне ивы пискнула проснувшаяся птица, слетела на плечо Л алии, взволнованно задавая вопрос: «Чей? Чей? Чей?!»
– Всё-то тебе скажи! – ведунья пересадила птаху на пенёк. – Ничей он, свой собственный.
Она протянула Янису пузырёк с коричневой жидкостью:
– Пей, милый! Одним быстрым глотком, чтобы не сомневаться.
Рыбак проглотил зелье и поморщился от терпкого вкуса:
– Листа брусничного, что ль, натолкла?
– Нет, – легкомысленно отмахнулась Лалия. – Это отвар спорыньи. Не слишком крепкий, чтобы ты умом не тронулся, но и не чересчур слабый, чтобы смог со мной в Пограничье перейти. Сперва у тебя голова закружится, и весь мир за ней следом. Потом увидишь себя со стороны – тело и душа станут наособицу. Почуешь в себе Силу нездешнюю, которая призовёт тех, кто родится спустя века, кто открывает Врата токмо ради игры, затеянной любовниками. А когда новый рассвет коснётся моря, взвоешь ты диким зверем от тоски, свойственной лишь человеку; вопьёшься пальцами в землю, пытаясь затолкать в неё беспричинное отчаяние; умрёшь на этой поляне, чтобы не думать о том, что тебе досталось.
– Ты хочешь принести меня в жертву? – на удивление спокойным голосом спросил Янис.
– Я хочу научить тебя ЛЮБИТЬ, – тихо сказала Лалия. – Нет ничего слаще для ведьмы, чем встретить вновь того, чья волна пахнет дикой мятой, напоминая о звёздах, проросших сквозь песок побережья.
Земля вздрогнула и завертелась, как колесо, в котором, стрекоча, бежит ручная белка. Ведунья взяла Яниса за руку и велела закрыть глаза. Исчез лес и беспокойная птичка, верный Тутуй и пламя костра. Золотисто-зелёные полосы, похожие на водоросли, заскользили среди теней, заставляя забыть о рыбацкой доле, о хлопочущей матери, о монетах, припрятанных на чёрный день, о планах на удачную женитьбу, о ссоре с приятелем – обо всём, что было единственной жизнью Яниса.
– Милый… – донёсся голос ведуньи, и она, сияя молочно-белой кожей, вышла ему навстречу. Её тело, лишённое угловатости юности, притягивало взгляд зрелой женственностью. Полные груди не напоминали татарские бурдюки, из которых слили весь кумыс, а влекли к себе позабытым – с младенчества – желанием сомкнуть губы на сосках, подтолкнув их языком, чтобы соединить себя, крохотного, с собою же, взрослым мужчиной, способным пробудить в женщине беспокойное и такое лакомое ощущение. Янис погрузил руки в свет, исходящий от Лалии, и повёл ими сверху вниз, повторяя плавность изгибов. Огромная луна заполонила пространство, вспыхнула, как десять солнц, и взорвалась. Пустота – чёрная и ледяная – опрокинулась на двух обнажённых людей.
