Сейчас Марта с удивлением подмечала изменения: пластиковые окна, жалюзи, новая черепица, кремовая краска на свежевыкрашенном фасаде. У дома появился владелец.
– Неужели кто-то выкупил? – недоверчиво спросила она.
– Да, Хорьков вложился. Хозяин мясного комбината и местный депутат. Вообразил себя потомственным дворянином. Реставрация стен, монтаж кровельного свеса и отливов, шлифовка абразивами, полная гидрофобизация – короче, хренова туча денег ушла. Дешевле было новый построить, но кто платит, тот и музыку заказывает.
Марта подозрительно уставилась на Топалова:
– Ты же вроде не доучился, техникум бросил. Откуда такие познания в строительстве?
– Жизненный опыт, – обтекаемо ответил он.
Все понятно, на стройке калымил. Чернорабочим. Она украдкой взглянула на его руки. Мозолистые, крепкие, с аккуратно подстриженными ногтями. У Артема, к примеру, руки музыканта – тонкие запястья, длинные пальцы, не державшие ничего тяжелее карандаша и компьютерной мышки.
– Недавно госпожа Потоцкая нарисовалась. Не сама, конечно, праправнучка. Хотела права оформить на заброшку, но Хорьков ее опередил, у него ремонт полным ходом, разве отступится? – продолжил Топалов.
– И чем закончилось? – спросила Марта. Надо же, какие страсти кипят в тихих Липках.
– Ничем. Наследница требовала вернуть ей хотя бы бронзовых псов из усадьбы.
– Псов? – Марта задумалась, статуи собак она бы точно запомнила.
– Да черт знает. Но верещала про каких-то мопсов. Сказала: дороги как память о предках. Хорьков – ни в какую. Тычет ей в нос бумажками: все по закону, все мое, – хмыкнул Топалов.
– И откуда такая осведомленность? – усомнилась Марта.
– У нас с Хорьковым одно общее дельце было, я как раз к нему заскочил, а тут эта Жанна Потоцкая ворвалась. Отдай, говорит, хотя бы собак, раз сам дом украл, хапуга проклятый. И умоляла, и угрожала, но Хорьков – кремень. Как вопли надоело слушать, охранника позвал, ну и дамочка быстренько свалила. Я не подслушивал, если ты об этом.
– Совершенно случайно мимо проходил.
– В кабинете сидел, окна открыты, вот и… Стоп, а почему я перед тобой, Сорокина, оправдываюсь?
– Возможно… – невпопад ответила Марта, раздумывая: «И какое у него может быть дельце? Побочный заработок? Палатка с папиросками на конечной остановке? Шаурмичная?»
– Останови, пожалуйста, я выйду, – попросила Марта, когда до ее дома в Липовом переулке оставалось несколько метров.
– Что? Папка заругает? – съехидничал Топалов.
– Нет, просто… – начала она, прислушиваясь к мужскому голосу с улицы. Опустила автомобильное окно. Папа. Расстроен, при чем сильно. И, как только машина затормозила, она выскочила из прохладного салона.
– Чем обоснованы ваши претензии? Моя семья жила в этой постройке с незапамятных времен! Да что вы говорите?! Можно владеть домом и при этом не владеть землей, на которой этот дом стоит?! Вы сами-то себя слышите?
Судя по интонациям, папа сдерживался из последних сил. Чтобы вывести из равновесия ее отца, преподавателя философии в вечной нирване, нужно очень постараться. Телефонный собеседник в этом явно преуспел. Не помогли ни серебряная печатка с рунами на безымянном пальце, ни браслеты из ясеня на запястьях, которые Евгений Маркович Сорокин поглаживал в минуты наивысшего напряжения. С кем же папа разговаривал?
– Закон – что дышло: куда повернешь – туда и вышло. Вы это хотите сказать, уважаемый?! Счастливо оставаться! – Отец тряхнул головой, и волнистые волосы цвета перец с солью разлетелись по его плечам.
