– И они там спят? – спросила Кэми.
– Скорее, проходят стадии тестирования, – сказал Сютун. – Хотя, наверное, это и похоже на сон.
По серебристым граням фургона распространились красные помигивающие огоньки, затем крыша его лесенкой сложилась к кабине, а боковые борта опали пандусами. По одному из них скатился робо-таки и, отъехав на десять юри, впился, врос в землю толстыми ногами-опорами. Вверх из него выстрелила телескопическая башня, от вершины которой отделилась, ушла в сторону крановая стрела. Закачался на тросе магнитный захват. Ручеек наноточи побежал от здания к фургону.
Стрела развернулась к фургону, и «темный ящик», через несколько секунд закачавшийся под магнитом, оказался, скорее, яйцом. Яйцо было серое, переливчатое и состояло из мелких шестигранных ячеек.
– Это джинкочи? – спросила Кэми.
– Внутри, – сказал Сютун.
– А он какой?
– Куб где-то с тебя размером. В разъемах, контактах и коллоиде.
Все вместе мы наблюдали, как яйцо с джинкочи медленно, покачиваясь, плывет по воздуху. Наноточи страховали внизу, сформировав под ним пухлую голубую подушку. Они синхронно передвигались вместе со стрелой. Момент был волнительный. Я даже задержал дыхание, когда магнит с джинкочи скользнул за стену.
– Все? – вырвалось из меня.
– Ну, сейчас джинкочи разблокируют, подключат питание и периферию, он получит статус активного и сам займется достройкой. – Сютун встал и, морщась, помял шею. – Шунены, вам препараты какие-нибудь выдают? А то голова раскалывается. Подойдет даже «аспер» или «церрикам».
– Аптечка за холодильником, – сказал Фанг-Кефанг.
– Я покажу, – вскочил я.
Сютун, подшаркивая, двинулся за мной в угол, где висели костюмы для вирта и всякое другое барахло. Под аптечку у нас была выделена багажная секция, снятая с пассажирского робо-таки. Сложив переборку, я зарылся в ее флюоресцирующие недра.
– Хотя бы «аспер», – повторил Сютун.
– Нам каждую неделю подвозят, – заговорил я, перебирая коробочки. Надписи вспыхивали под пальцами, но все было не то. – В основном, симбиотики для Кэми. Адаптанты, ассемблеры, нейроферриты.
– Но ходить она не ходит, да? – тихо спросил Сютун.
– Иногда ходит, но больше я таскаю, – я заполз в секцию глубже. – Ей тяжело. Одна нога от «Сегутама», другая – от «Йокики». Они сами-то по себе – не лучший выбор, а уж когда вразнобой…
Мои пальцы наконец наткнулись на нужную коробочку.
– «Кетопрол» подойдет?
– «Кетопрол»? – Сютун присвистнул. – Ни хрена себе у вас выбор. Я с вами дружу, шунены. Пластырь или инъект?
Я выбрался из секции.
– Не знаю. Кажется, пластырь.
– Годится.
Сютун взял коробочку из моей руки, легко ее вскрыл с торца и вытащил запаянный в прозрачный полиэтилен прямоугольник. Сорвал полоску-блокиратор, вытряс пластырь на ладонь и, активируя, перегнул пополам. Пластырь он наклеил на шею, под челюсть, и несколько секунд жмурился, ожидая действия. Наконец с лица его пропало напряжение, мышцы лба, губ, щек, подбородка расслабились.
– О, кайф! – сказал Сютун.
Он повел головой, словно проверяя, не застряла ли боль в закоулках черепа. Прояснившийся взгляд его упал на цилиндрическую матовую кабинку, которую мы с Янгоном притащили с соседней горы. Дзионкай нас тогда чуть не сцапал, и меня до сих пор слегка потряхивает, когда я вспоминаю о том случае.
– О, у вас здесь еще и душ!
– Сухой. Ионный, – пояснил я.
– Рабочий?
– Ага, только разрегулированный. Иногда кожу дерет, будто щеткой.
