– Теперь
знаешь. И растрачивать свою по пустякам тоже нельзя. Ты получила драгоценный
подарок, береги его. Ещё одно, отдавая что-либо в обмен на силу, чётко
определяй понятие и границы, не просто: «Возьми слёз, сколько хочешь», а «Отдаю
слёзы из-за первой двойки». Иначе распрощаешься не только с прошлым, но и с
будущим. А то, с чем ты менялась, погибнет, захлебнувшись в излишке эмоций,
сами они останавливаться не умеют, будут вытягивать всё дозволенное до
последней капли. У этой несчастной ветви ты не только забрала жизненную
энергию, но и утопила её в слезах, уже пролитых и ещё непролитых. Понимаешь
меня? – я кивнула, и, кажется, действительно, поняла. – Хорошо. Для первого
урока достаточно. Сегодня я отвечу на твои вопросы, не на все, на те, которые
тебе можно знать ответы, послезавтра начнёшь учиться. И перестань меня бояться,
ты звенишь от напряжения.
– Я не
боюсь. Просто Вы такая… королева… – раз уж первое слово прорвалось, выпустила и
второе: – Строгая. Вот.
Она рассмеялась, мягко и звонко. А я поняла,
что не могу даже примерно определить, сколько ей лет, сейчас она была совсем
молодой и несерьёзной, а минуту назад очень взрослой и мудрой, через минуту
вперёд может стать снова другой, словно ей одновременно и тридцать, и
пятьдесят, а может, и целая тысяча. Про тысячу подумалось совершенно
естественно, ведь она точно волшебница, и, значит, это вполне возможно.
– Не
волнуйся, я не всегда строгая. Спрашивай.
Спросить хотелось всё и сразу, а все вопросы
как-то разом из головы вылетели. Только один остался, самый важный и главный,
но его задать я стеснялась. Зато Луч вернулся, Ребекка Ивановна сама его
вернула, стало немного спокойнее. Про Луча я и спросила.
–
Расскажите про феникса…ов, пожалуйста.
– Про
фениксаов? – она улыбнулась. – Живой огонь, рождённый настоящим солнцем. Всегда
неповторимы и прекрасны, но опасны для тех, кто не готов к встрече с ними. В
этом мире опасны, практически, для всех.
– Потому что в нём мало магии? – догадалась я.
– Потому
что в нём почти не осталось искр древнего пламени, – опровергла мою догадку
строгая королева. – На этом всё, остальное тебе знать пока не нужно.
–
Совсем-совсем? Даже, есть ли она во мне? – во мне неожиданно проснулась
способность рассуждать. – Подождите, я сама. Раз у меня есть Луч, значит,
наверное, есть. Правильно? А у Дюши? Он Луча видит и Лучу нравится. Значит,
тоже есть. А ещё, есть такие, кто не видит, но как бы чувствует. У них,
получается, тоже есть?
Про себя и про Дюшу я, видимо, правильно
додумалась, потому что Ребекка Ивановна ответила только на последний вопрос.
– У них
не искра, лишь её отблеск, искра от искры. Уже много для этого мира, но очень
мало для феникса.
– А
тогда… Я ещё спрошу, можно? А их здесь много? В смысле, фениксов много? Ой,
нет, понятно же, что много не может быть, значит, совсем мало. Так?
– Сейчас
он здесь один.
– Всего
один? А… Это Луч? И больше никого? – она молча подтвердила, что так и есть. –
Тогда про него спрошу? Вы сказали, что они прекрасны, и я сама видела. Там, в
сказке, у Принцессы. Вот. И он был как раз такой… прекрасный. А у меня Луч
самый-самый лучший, только он совсем не похож на её чудо-птица. Почему так? Это
из-за меня? Потому что я не принцесса и не красавица?
Это было совершеннейшей правдой, и про меня,
и про Луча. Он прилично вырос, но от размеров того феникса был так же прилично
далёк. И от его прекрасности не ближе. Луч по-прежнему выглядел забавным
хронически взъерошенным птенцом.
