Отис же, продолжая печься о чистоте агемцев, предложил селить их в отдельные комнаты. Пусть разорятся упрямые яры, пусть затянется шумная бестолковая стройка… а там и другой случай подвернётся.
Яры шумно согласились. Агемцы – лучшие из лучших, первые яричи Лугории, наши сыновья, так не пожалеем для них ничего! Под радостные крики яр Каримир ухнул кулаком по столу и провозгласил:
– Отдаю свой новый дом под агему! Он всё равно пустует, и комнат хватит на всех!
Яры возликовали. То, что грозило несмываемым позором, потом – излишним расточительством, обернулось теперь шутливой историей ко всеобщему удовольствию. Только чистый Отис сурово хмурится, ну так на то он и поборник чистоты, ему положено кругом нечисть вынюхивать.
Когда же благородные яры пожелали посетить своих отпрысков в новом доме, их пустили. Один раз. И сказали, что новым уставом агемы запрещены посещения посторонних. Потому что агема растит воинов, а не маменькиных сосунков.
Эгрис с Каримиром довольно улыбались. Первый удар отбит. Более того – удалось так ловко спрятать агему на виду у всех, что не подкопаешься. Всё сделано по настоянию благородных яров и под присмотром чистого Отиса. Просторный дом с большим двором для тренировок, с отдельным выходом за городскую стену к берёзовой рощице, вокруг которой можно бегать по утрам, не беспокоя порядочных горожан – можно ли желать лучшего для их сыновей?
Глава 3
Ника спряталась в саду, в своём тайном месте, и старалась сдержать слёзы, вспоминая разговор с яром (она никогда не называла его отцом, даже в мыслях). Яр Никай, до этого почти не обращавший внимания на существование дочери, вдруг велел привести её, окинул тяжёлым взглядом и коротко приказал:
– Через два дня отправишься с торговым обозом в Стоволье, в монастырь чистой Литории. Пусть обучат тебя чему положено. А то похожа на огородное пугало, какой яр возьмёт такую в жёны. Ступай, готовься к отъезду.
Мысли путались в голове. Стоволье, монастырь… Ника всю жизнь провела в родном Беринкроме, облазила все окрестные леса, видела устье Иликона и отроги Большой гряды, но про остальные владения только слышала от слуг. Бескрайние поля Стоволья, сочные луга Улгая, торжища Роздани и рудники Лотии – всё это казалось таким же сказочно далёким, как и золотые башни Келе-Агона. Жажда увидеть мир, страх надолго покинуть родной дом, пусть и опустевший со смертью матушки и братика, желание убежать подальше от сурового взгляда яра и пугающее слово «монастырь» – всё перемешалось в бедной маленькой голове.
Ника смотрела на старые деревья, по которым они с Илиником совсем недавно лазили, играя в разбойников. Вон на тех ветках у них было логово, где они обсуждали, как ловчее украсть пирожки с кухни. А вон там у них были качели…
И вдруг всё переменилось. Слуги испуганно шептались, служанки плакали, матушка закрылась в своих покоях… Ника всё чаще слышала страшное слово «хворь». Эта хворь представлялась ей страшной скрюченной старухой, которая бродила по замку ночами, и кого она коснётся, тот утром не проснётся. В замке стали появляться странные люди, которых звали лекарями и знахарями. Один из них сказал, что хвори поселяются в волосах, и всех в замке коротко остригли, а волосы сожгли на костре из сушёного мха под заунывное пение знахаря и его помощника. Ника тому знахарю не поверила: ну как старуха могла поселиться в её волосах? Шарпынья лопотень какая-то! Все служанки рыдали, прощаясь со своими косами. Девочка тоже всхлипывала, вспоминая, как матушка расчёсывала резным гребнем её непослушные густые волосы, как они после мытья завивались колечками, а матушка улыбалась и приговаривала: «Я колечко завиваю, Эвью-ветра призываю. Ты лети, лети по кругу, отыщи мне мила друга!» Ника была рада, когда глупого лекаря выгнали из замка.
