Луноход-1 - страница 10

– Вот же куда полез! – сказала мама.

Папа что-то кричал оттуда.

– Папа, давай к нам! – крикнула сестра.

– Пусть кинет круг! Скажи, пусть кинет круг.

Мужчина, который пришвартовывал катер, казалось, был недоволен. Он некоторое время наблюдал, как папа барахтается, но все-таки поверил, что это не шутка, и как-то лениво, но далеко и точно швырнул кругом в сторону папы. Когда его вытащили, я спросил:

– Папа, а почему ты не утонул?

Я сам не понял тогда иронии, мне просто казалось, что он получил какой-то случайный выигрыш. Что нарушил жанр, что случилась какая-то внезапная удача. Что мы должны что-то судьбе.

Ёжка полетел с нами. Из Анапы в Москву, из Москвы в Кемерово, и на автобусе домой – в Березовский. Он жил с нами год или чуть меньше. Один раз Ёжка забрался к папе в сумку, в ту же самую, в которой проделал огромный путь через страну, и уехал с ним на работу. Может быть, начал скучать по югу. В другой раз папа вскочил ночью по телефонному звонку и наступил на ежика. Папа неделю хромал, ежик, со слов папы, выжил, но страдал поносом эту же неделю. Когда папа и мама развелись, они отдали Ёжку в школьный живой уголок.

Мы, дети, остались с мамой.

Я зашел домой, а они уже вовсю ругались. Но на этот раз было страшнее, чем обычно, – на меня мама даже не обратила внимания, не понизила громкость. Она как будто летала вокруг папы, толкала его и кричала. Я проскочил в нашу с сестрой комнату, перешагивая через папины трусы и рубашки, разбросанные повсюду, спрятался в углу и закрыл уши. Ёжка выбрался из-под кровати, испуганный и маленький зверь, подбежал ко мне, я протянул к нему ногу, аккуратно дотронулся носком до колючек. Ёжка понюхал меня и опять убежал. У него был свой особый, легкий топот, который можно было расслышать ночью или ощутить, сидя попой на половицах. Только мы с папой, казалось, замечали этот топот и любили его обсуждать.

– Уходи! Уходи! Уходи! – было едва слышно через мои пальцы, затыкавшие голову.

Мне стало очень обидно за папу. Почему он должен уходить? Куда уходить?

Я залез на свое кресло-кровать и зарылся в подушку.

Я гудел себе под нос «м-м-м-м», «а-а-а-а», чтобы не слышать никакой ссоры. Потом появились мамины руки, они трогали и гладили меня; я раздраженно дрыгался, стряхивал их. Мама забралась ко мне, и я почувствовал, что она плачет, содрогаясь всем телом.

– Зачем ты прогнала папу?

– Я не прогоняла его.

– Прогнала. Прогнала!

Она обнимала меня, целовала мои волосы и глаза.

– Не прогоняла, а вынудила уйти. Прости меня, сынок, прости меня.

Я вырвался и пошел в зал, оттуда открыл дверь на балкон. Ёжка был уже тут, под ногами. Кот подпрыгивал и бегал вокруг него, пытаясь схватить через шторку. Ёжка не боялся кота. Горькие мысли вспыхивали, образы, картинки. Папа сейчас уже едет в Кемерово, трясется в тошнотворном автобусе и теперь будет жить на работе, в редакции, или (почему-то представлялось, что именно один) у дедушки и бабушки на недостроенной даче. Редко воображение так четко рисовало картинку. Папа бродит по кабинетам и цехам редакционного комплекса «Кузбасс», в пыльных очках и с не стриженными неделями усами, и ему больно и горько, он уже заблудился среди типографских станков, папа тонет в свежих газетах. Он соскучился по сыну и дочери, и он любит маму. Но она! Она его прогнала!

Со злостью я подумал, что маме нужно умереть, чтобы я жил с папой.