Пацаны втихаря притащили вино. Я залпом заглотил почти стакан винища и решительно направился в зал. Светка с кем-то танцевала. Набычившись, предупреждаю Вольского:
– К Светке не подходи. Понял?
– Чего-чего-о-о? Не понял. Давай выйдем, объяснишь!
Мы выходим во двор. Слово за слово, моя рука первой рвётся в бой, но не достигает цели. Получаю в ответ неслабые удары в скулу, челюсть, нос и падаю в сугроб. Соперник победоносно удаляется. Я барахтаюсь в сугробе, выбираюсь из него, ищу очки, в темноте не нахожу их и возвращаюсь в зал.
– Пойдём, если хочешь, чтобы я проводил тебя, – говорю Светке.
– Ой! – она испуганно хватается за свои щёки. – Гэ Фэ, что с тобой? – говорит она. – Что у тебя с лицом, где твои очки?
– О косяк стукнулся.
– Да от тебя вином пахнет! – ужасается она и, не раздумывая, соглашается: – Идём.
Всю дорогу молчим. Светка ни о чём не спрашивает, и я ей за это безмерно благодарен. Только у своего подъезда она говорит:
– Я, конечно, не знаю, что у тебя там произошло. Захочешь – расскажешь. А ушла я, чтоб тебе не добавили. Ведь тебя побили, да?
– Что значит – побили?!
– Откуда я знаю? Но ты пьяный! Иди домой, чтобы я не думала о тебе плохо. Завтра я уезжаю с мамой в Волгоград.
Светлана уехала на все каникулы. И увезла с собой погоду. Тут такой колотун наступил, прямо-таки крещенские морозы! Мне, конечно, повезло: с моей побитой мордой очень кстати дома отсидеться и никому ничего не объяснять. Отказался от шахматного турнира, к которому так усердно готовился. Как посмотрю в зеркало – самому себе хочется по роже двинуть.
Зато небывалую активность развила Иринка Цапина, вначале по полчаса зависая на проводе, а потом и вовсе: «Я такой тортик испекла! Приходи на чай», «У меня такая книга интересная! Хочешь, принесу?» и так далее. Мне надоело отнекиваться, и я сказал, что заболел заразным гриппом, лежу пластом. Самые тоскливые зимние каникулы в жизни! И тянутся так долго. Долго…
Светка приехала какая-то новая, до неузнаваемости важная, взрослая. Я примчался сразу же после её звонка.
– Фомин, ты когда-нибудь целовался? – спросила она этак снисходительно, за чаем с бутербродами.
– Конечно! – сходу соврал я.
Она понимающе кивнула, и маска бывалой дамы с неё тут же слетела.
– Гэ Фэ… Я тебе что-то по секрету скажу. Я целовалась! – Она мечтательно прикрыла глаза и покачала головой. – До этого я часто думала: а каким будет парень, который первым меня поцелует?.. Некоторые мальчишки, правда, пытались, но до этого не дошло. А тут – по-настоящему. Представляешь?
– Да уж! – еле выдавил я, потому что в глазах у меня потемнело, я готов был задушить Светку, как Дездемону, но с трудом натянул улыбочку: – И как? Понравилось?
– Я не могу этого объяснить, но… но, наверное – да…
– И кто же этот ухарь на сивой кляче?
– Вовка Банан из нашей школы.
– А почему «Банан»?
– Фамилия у него такая, Ананьев. Он учился на класс старше, теперь в институт поступил. Мы с ним в прошлом году немножко гуляли, в кино сходили, а потом я уехала. Он написал мне письмо. Я пока думала – думала, что ему ответить, потом поздно стало, неудобно.
– И долго вы с ним целовались? – допытываюсь я.
– Нет. Ну, стрёмно как-то, у меня аж голова закружилась. Да ещё в подъезде. Я убежала домой, мы у маминой подруги гостили. А на следующий день мы с мамой уезжали.
– Он провожал, конечно, с цветами, хлопушками и фейерверком! – Кажется, я разозлился, и меня понесло!
