Читать онлайн Анатолий Шинкин - Любовь – это да!

Бог, наблюдая нас, уже протер

в недоумении "потылыцу" до лысины

ВОСХИЩЕНИЯ НЕДОСТОИН

Выпивали с соседями, разговаривали застольно. Ванюшкина Надька сказала, восхищаюсь, мол, моряками, летчиками и другими бесстрашными, уходят на свою опасную работу и знают, что могут не вернуться. Ванюшка грудь развернул, приосанился:

–– Рыбу ловлю, охочусь; в лесу, на реке один ночую. Как нечего делать, сгинуть, не вернуться.

–– Молчи уж, – презрительно отмахнулась Надька, – ты всегда возвращаешься.

ЗАВЫСИЛ ПЛАНКУ

Жили в поселке Федор и Мария. Детей у них не было, и Федор всю неистраченную любовь на жену оборачивал: подарки дорогие подносил, варить и стирать пытался, открытки на День рождения и Восьмое марта стихами подписывал, а иной раз и с цветами домой являлся.

Только не в коня корм. Красотка Мария, черноволосая, белотелая, крупная; чем больше ей внимания, тем меньше около себя Федора видеть желала. То шабашку ему подсуропит, чтоб в выходные дома не торчал, то командировку на месяцок, благо около начальства крутилась, организует, и кантуется Федя в неведомых далях по общагам и бытовкам, но домой опять с цветами и сувенирами; такой романтик неисправимый.

Измучилась Мария, да пришла ей в голову отличная идея:

–– Милый, – говорит. – Живем около речки, а летом поплавать не на чем, с природой на другом берегу культурно пообщаться, грибов-ягод собрать, встречным ветром в лицо насладиться и надышаться до упоения. Ты плотник. Сваргань баркас, и будем в знойную пору воду утюжить на зависть соседям.

С тех пор в доме тишь и благодать: муж все вечера после работы проводит в столярке. Шпангоуты режет, строгает шканты, обшивку выводит, шкурочкой наждачной каждую царапинку зачищает, морилочкой рисунок сосновой доски подчеркивает и лаком заботливо на века закрепляет. Не простую плоскодонку строит, а едва не яхту с острым килем и высокими бортами. Домой только поесть-поспать появляется.

Выходила лодка замечательная – высокая, стремительная, с надписью: «Мария» на борту. Хотя критики нашлись и тут: Мишка-пилорамщик, мощный тяжелый парняга, зашел вроде покурить, а на самом деле присмотреться, – русская привычка по поводу и без повода шифроваться, типа, шел мимо, и случайно заглянул, а намерениев и близко не было. Шаркая по бетонным полам валенками в калошах, обошел вокруг яхты-шлюпки-судна и забухтел похмельным басом:

–– Слишком высокая, устойчивости совсем не будет, – отравил словами и ушел, не дослушав объяснений.

К весне посудина была готова. Федор, мобилизовав столяров, дотащил ее до реки и назначил испытания на вечер. В половине шестого собрался весь поселок, включая собак. Общими усилиями столкнули лодку с берега, но стоять на ровном киле она не желала, норовила на бочок прилечь.

–– Борта, парень, завысил, – снова критически загудел пилорамщик. – Надо тяжесть грузить для устойчивости.

–– Я сам в нее сяду, – ответил Федор. – Вот и будет устойчивость.

–– Ну, другое дело, – снасмешничал Мишка. – Ты – это вес!

Федор отвел посудину, придерживая руками, от берега, закинул левую ногу через борт, оттолкнулся правой и…, перекинувшись вместе с лодкой, плюхнулся врастяжку на мелководье.

Народ смеялся до зимы, а у Марии появился повод для развода:

–– Устроил из меня посмешище!

Теперь она живет с Мишкой, бригадиром пилорамщиков. Вместо подарков и цветов иногда тумаки прилетают от сожителя, но ничего – довольна, еще краше стала. Ребенка ждет. И можно ее понять: поэты – мужики не комфортные: от них как от мужей подальше держаться необходимо.

Но и Федя не пропал: недавно стих сочинил и повторял несколько дней "Лодка на речной мели скоро догниет совсем"*. Чувствует, получилось, принес в местную газетку, а там говорят:

–– Есть уже такие стихи, и, даже, песня соответствующая. Автора мы назвать затрудняемся, но раз есть песня, то есть и автор: так всегда бывает.

Другой женщины Федор не хочет: поэты – народ не только внутренне взбалмошный, но и внешне непредсказуемый. Никогда не знаешь, куда их занесет, а "влюбленную без памяти", думаю, воспринимал бы как бремя, еще бы и пить начал: поэту нужен антипод.

Слава богу, не унывает парень, пишет и пишет о покинутой любви, в журналы посылает. Пока не печатают.

* Н.Рубцов "В горнице моей светло"

Живая натура

Вот и надо двигать на рынок лучшее, что у нас есть

Что мы и выставляем с удовольствием через окно, прорубленное в Европы

Леночка радостно взглянула на рисунок, перевела взгляд на оригинал и прикусила губу. Ее "смелый, точный, карандаш", как характеризовали ее манеру письма преподаватели художественной школы, в очередной раз давал сбой. Оригинал теперь смотрел не прямо на пол, а под небольшим углом.

Упорная девочка – украшение курса и надежда Школы Искусств, – стерла рисунок и в шестой раз принялась набрасывать пенис натурщика.

Абсолютно голый Петрович в позе готовящегося метнуть снаряд дискобола изо всех сил напрягал соответствующие мышцы рук, ног и корпуса. В натурщики он попал по протекции. "Поднявшемуся» на ниве ЖКХ другу детства позарез понадобилось устроить в комнатенке, которую Петрович снимал у него, магазин. Выросший при Советской власти Игорь Сергеевич еще не растерял НЗ совести и человечности, и стеснялся выбросить бомжевать на улицу товарища по детским играм. Вызвал в офис и обрисовал ситуацию:

–– У меня есть знакомая творческая дура – красивая женщина, замечательная художница и добрейшей души человек. Ей нужен завхоз, сантехник, электрик, плотник, сторож и дворник, – все в одном лице и на полставки, плюс комната при Школе Искусств, как они это называют, – Игорь Сергеевич весело блеснул лысиной. – Твои вещи уже перевезли.

Петрович грустно усмехнулся:

–– Черт бы вас побрал, – буркнул вместо благодарности и вышел.

По обычаю, увлеченных работой людей, директриса Школы Искусств Изольда Леонидовна, сорокалетняя фигуристая брюнетка, задерживалась допоздна, проверяя работы учеников, составляя планы уроков или работая с документацией. Но однажды перегорела лампочка, и теплый кабинет с портретами художников прошлого на стенах сразу стал неуютным, зябким и жутковатым. В кромешной темноте ожили классики фламандской школы и начали переругиваться с русскими передвижниками, а потом дружно и громко осудили модернистов, кубистов и прочих новаторов. Пабло Пикассо, почему-то по-русски, лениво, снисходительно, небрежно-презрительно отругивался, не выбирая выражения. Изольда Леонидовна в панике схватилась за телефон:

–– Петрович, немедленно вкрутите мне новую лампочку.

Разбуженный звонком Петрович машинально взял из ящика стоваттную лампочку и в тапочках и семейных трусах, зевая и покачиваясь, пошлепал по длинному коридору.

–– Сейчас все будет, – успокоил от двери.

Свободно ориентируясь в темноте, взобрался на стол, втащил за собой стул и, утвердившись на нем, дотянулся, вывернул сгоревшую и ввернул новую лампочку. Вспыхнул свет.

–– О-о-о! – в ужасе показывая пальцем, завизжала Изольда Леонидовна. Над ней на двухметровой высоте реяли семейные трусы и все мужское "хозяйство" Петровича.

–– Ну че? Ну че? – бормотал в недоумении Петрович, спускаясь с пьедестала. – Свет горит. Работайте. – И неторопливо зашлепал к своей комнате.

Двойное потрясение заставило Изольду Леонидовну отвлечься от рисунков учеников и задуматься. Наметанный взгляд художника и в перепуганном состоянии, с восхищением отметил рельефную сухую мускулатуру сорокапятилетнего Петровича, без миллиметра жировой прослойки, которая никак не могла появиться при редких, беспорядочных, во многом случайных приемах пищи. А школе срочно: вчера, сегодня, завтра и всегда, как воздух, как голодному кусок хлеба, как сухим полям вода, как Амурским тиграм защита Гринписа, требовалась живая мужская натура.

"Нет подкожного слоя жира, значит, все мышцы и кости, как на ладошке, а это, худо-бедно, внутренняя сущность, – профессионально убеждала себя Изольда Леонидовна. – Искусство должно смотреть глубже внешних, пусть и притягательно округлых, форм"

Жизнь Петровича стала налаживаться. Полная ставка – четыре тысячи рублей, – по мнению правительства, достаточна и избыточна, чтобы сделать счастливым любого из россиян. Теперь Петрович занимался хозяйственными работами после полудня, а с утра до обеда "стоял в позе», работал "нуде моделью" – дословно "голый образец», изображая отпускающего тетиву лучника, рубящего саблей всадника, финиширующего бегуна – мужчину, напрягшего мышечные и душевные силы для достижения результата. Юные художницы, вертлявые смешливые болтушки из хороших семей, старательно пытались передать "движение и напряжение".

–– Остановить мгновение и показать, как оно прекрасно, – недостаточно, – убеждающе вещала Изольда Леонидовна. – Покажите, как оно продолжается и обещает стать еще ярче.

Особенно нравилась Петровичу поза Роденовского "Мыслителя". Подперев кулаком подбородок, переносился Петрович в свое недавно благополучное и начисто разрушенное рыночными отношениями прошлое. Работяга по жизни после сокращения с завода еще пытался некоторое время трепыхаться, разыскивая работу и зарплату, но сначала покинула дом и затерялась в столицах дочь, следом укатил на Севера сын. Супруга нашла себя и свое новое счастье в торговых рядах, стала средним классом, и, наконец, объявила Петровичу. что он разведен и свободен, без права на жилплощадь. Спасибо, Игорь Сергеевич – друг детства, не дал пропасть. В этом месте Петрович, скрипнув зубами, отчетливо выговаривал: "Блин!", но голос заглушал звонок с урока, и Петрович шел курить.

Позировал Петрович, привыкший к скромности и чуждый новаторству, всегда в трусах. И только под давлением Изольды Леонидовны, сменил свои семейники на купленное директрисой белоснежное "нечто", с запАхом и серебристой пуговицей на ширинке. Тем не менее, Изольда Леонидовна не оставляла попыток представить Петровича ученицам в одежде античных героев. Горячо убеждала в красоте и гармоничности человеческого тела вообще и крепкого жилистого мышечного скелета Петровича в частности, популярно указывала на неполноценность и незавершенность картин, в которых отсутствует образ напряжения становых мышц нижней поясничной области, малого таза и бедер.

–– Безделка ненужная голяком стоять, – отнекивался Петрович, – да я за эти пол дня двор два раза вымету, все лампочки на этаже поменяю и не устану…

–– Труд натурщика забирает больше энергии, чем даже труд косаря и, можете не верить, теннисиста "на траве", – напористо убеждала Изольда Леонидовна. – Совершенная неподвижность выматывает физически, морально и эмоционально. Взгляните, – она за руку подтащила Петровича к репродукции с картины Рембрандта "Автопортрет с Саскией на коленях".

–– Лицо у девушки неестественно повернуто, – тщательно осмотрев полотно, резюмировал Петрович. – Наверняка ерзала блудливая.

Исчерпав аргументы, директриса достала из сейфа бутылку водки и набулькала почти половину фужера. Петрович "сломался" и стал дискоболом-метателем.

–– Обратите внимание, – Изольда Леонидовна победно оглядела класс, – как отчетливо проявилась мускулюс глютеус – верхняя ягодичная мышца. – Кончиком указки она обрисовала поглаживающим движением на теле Петровича нужный участок. – В момент наибольшей концентрации тело и разум объединяются для мощного броска. Мозг расслабляет, отключает, почти прекращает подачу крови в органы и ткани, не участвующие в совершаемом действии.