– Надь, ну что ты, в самом деле... – обиженно насупился отец. – Какого-то алкоголика из меня сделала...
– Думаешь, я не помню...
Дальше не слушаю, потому что история о том, как папа напился, перепутал этажи и случайно завалился к нашей соседке Татьяне Васильевне, стала притчей во языцех. В тот день у неё было какое-то торжество, куча народа, и потому отца вернули нам в целости и сохранности двое мужчин приятной наружности, которым мать в благодарность умудрилась всучить банку маринованных грибов. С тех пор стоило отцу только заикнуться про спиртное, как родительница тут же припоминала ему тот косяк четырёхлетней давности. И всё бы ничего, вот только соседка эта не замужняя, и на нашего папочку глаз положила – и даже наличие жены и дочери её не смущает. Мама всегда её имя игнорирует, не стесняясь в глаза называть вертихвосткой; иногда их молчаливая «война» доходит до абсурда, но папа всякий раз виновато краснеет, когда они пересекаются на улице: понимает, что есть, за что извиняться.
Папа мои сумки спускает вниз поочерёдно, ибо у него уже несколько лет проблемы с поясницей, и тяжести ему таскать нельзя. По-хорошему, ему бы вообще к ним не притрагиваться, но он наотрез отказывается соблюдать осторожность, потому что это задевает его мужское достоинство. Мама и за это с ним частенько ругается, но папе каждый раз удаётся отстоять свою точку зрения. Возле подъезда стоит его машина, на которой он сегодня отработал, но он затянул с окончанием смены, чтобы успеть отвезти меня на остановку. Эта его забота всегда заставляла моё сердце сжиматься от нежности, и я радовалась тому, что мне повезло хотя бы с родителями.
Недалеко от нашей видавшей виды трёхэтажки разбросана горсть грузовых контейнеров, переделанных под гаражи; там частенько можно было видеть мужчин из нашего дома, которые не столько занимались машинами, сколько потягивали пиво и вели разговоры на манер базарных бабок: громко и не всегда прилично. Иногда там же собирались их отпрыски, которые в точности копировали своих отцов, и тогда я старалась на улице вообще не показываться – чревато.
Вот мой взгляд пересекается с взглядом Сашки Варламова, и время будто ненадолго останавливается. В памяти, словно вспышки молний, всплывают воспоминания, от которых я чувствую себя не в своей тарелке; каждый раз при виде его лица внутри словно обнуляется какой-то счётчик, после перезапуска которого я заново напоминаю себе, что жизнь состоит не только из плохих моментов. Только потом вакуум понемногу рассасывается, и мы оба синхронно отворачиваемся друг от друга. У нас есть общее прошлое, которое мы, не сговариваясь, стараемся не вспоминать – правда, безрезультатно – хотя когда-то давно мы были лучшими друзьями.
Иногда наши ошибки перечёркивают всё и делят жизнь на «до» и «после», и с этим ничего не поделать, кроме как идти дальше.
Я усаживаюсь на заднее сиденье и жду, пока родители закончат препираться и сделают то же самое; по дороге к остановке нам попадаются магазинчики, и мама выскакивает из машины, чтобы впихнуть в итак трещащие пополам сумки небольшой пакетик моего любимого печенья. Это настолько мило, что я даже забываю поворчать на тему того, что схлопочу себе такие же проблемы со спиной, как у папы.
На остановке уже топчется одна из моих школьных знакомых – Лика Аистова; в школе она училась в параллельном классе, и мы с ней не сказать, что бы ладили, но и не ругались, ибо делить нам было нечего. В СмолГУ из нашего города учились всего человек пять-шесть, остальные предпочли другие города России, и только мы обе жили в общежитии. Другие снимали квартиры, а особо счастливые перебрались жить к родственникам, так что каждую поездку в Смоленск мы с Ликой негласно держались вместе: просто так было спокойнее – когда знакомое лицо рядом.
