В конце стояла дата.
По прочтении письма Быстрову стало крайне неловко и в первую очередь за себя. Значит, зря он считал жену предательницей!
И, тем не менее, чтобы окончательно стереть все подозрения, он неуверенно проговорил, стараясь не смотреть в глаза Авдееву:
– Но ведь ты же был у нас!
– Так это было до письма! Я приехал и сразу уехал, Лариса дала ясно понять, что не хочет видеть меня, она выгнала меня, как щенка. До сих пор не могу опомниться от стыда. А это письмо меня окончательно убило.
И тут Игорь вздрогнул: за неплотно притворённой дверью послышались чьи-то тихие мелкие шаги. Он оглянулся. В комнату неуверенно вошла молодая высокая, длиннолицая женщина, с копной огненных волос.
Она испуганно посмотрела на незнакомого ей человека.
– Что у вас тут, Ромочка, происходит? Почему вы так кричите?
Роман поспешно взял её за руку и стал негромко успокаивать:
– Не волнуйся, Галочка, у нас всё в порядке. Это мой давнишний приятель. Мы тут спор с ним о политике затеяли! – он торжественно представил зардевшуюся женщину:
– Знакомьтесь. Это моя невеста!
Игорю стало досадно. Зря он примчался сюда, как сумасшедший. Он резко выпрямился, не попрощавшись, круто повернулся и направился к выходу.
На обратном пути его не покидало какое-то двойственное чувство: с одной стороны, ему было радостно, что жена перед ним не виновата, но с другой… Роман был единственной зацепкой, позволявшей ему считать, что Лариса, по крайней мере, не погибла.
А теперь его окончательный удел – тоска, печаль и муки одиночества. А главное – эта страшная неизвестность: что же всё-таки произошло с ней? Если её убили по чьёму-то заказу, то кому она помешала?
А между тем, с детьми не было совершенно никакого сладу. Без матери что Оксанка, что Тимка стали невыносимо капризными и неуправляемыми. Ребятишки беспрестанно требовали от отца непонятно чего. Поглощённый все эти дни в печальные размышления, Игорь не знал толком, как ему поступать, когда дети чересчур шалили, выходя из-под его контроля. Наказывать?
Но тогда он просто-напросто настроит ребят против себя, и они, лишённые матери, чего доброго, возненавидят его, побегут к бабушкам, которые, кажется, только этого и ждут. Дело в том, что не раз и мать, и тёща намекали, а порой и прямо говорили, чтобы он отдал детей кому-нибудь из них на воспитание.
«Ну уж чёрта с два, не дождутся они этого!» Дети в любом случае будут жить с ним.
Однажды, когда он собирал Оксанку в садик, она села на пол и расплакалась, размазывая слёзы по лицу.
– Я в садик, папуля, больше никогда не пойду! Там плохо, меня обизают!
Девчушка встала и для убедительности топнула обутой в туфельку ножкой. Затем плаксиво протянула:
– Я к мамочке хочу! О, голе моё, голе!
При этих словах у отца к горлу подступил комок! Перед глазами у него встала Лариса. Он явственно представил себе, как она нежно ласкает дочку, шутливо приговаривая: – Горе моё, горе!
Кое-как он утешил расстроенного ребёнка, пообещав ей, что если она не будет плакать, то мама скоро приедет.
Но сколько ему ещё придётся лгать собственным детям, изворачиваться, как ужу, под вилами.
В это утро, только он собрался с дочкой выйти на улицу, как в дверь резко позвонили. На пороге стояла женщина, которая жила на первом этаже. Не поздоровавшись, она визгливо закричала, что его сын опять безобразничает.
– Вчера ваш хулиган поставил моему мальчику огромный синяк под глазом! Что это такое! Не примите меры и не накажете своего хулигана, быстро заявлю на вас в милицию!
