– Вот снилось мне,
Что будто бы пришла моя супруга
И мертвого нашла меня.
(Престранный, дающий мертвому
Возможность думать, сон!)
И будто поцелуями своими
В уста мои вдохнула столько жизни
Она, что ожил я и стал царем.
О! как же сладко ты, любви самой блаженство,
Когда и тень любви нам радости дает
[13].
– Как? – опустив руки, спросил он Галину.
– Хорошо, – одобрила Галина.
Русаков вернулся на скамейку:
– Я знаю, что хорошо… – печально согласился он. – Что с того? Арсеньев меня не любит и развиваться не дает! Если мне Ромео не дадут, я из театра уйду! – неожиданно заявил он. – А ты?
– Что я? – испугалась Галина.
– Ты уйдешь со мной? – он взял ее за руку.
– Как это… – растерялась Галя. – Уйти!
– Я, знаешь, люблю тебя! – признался он. – Сильно люблю! Я сегодня целый день думал… проверял себя… и окончательно понял – люблю я тебя! У меня ведь раньше… до тебя… были… там… страстишки, а вот чувство настигло в первый раз!
– Но зачем же сразу из театра уходить? – взмолилась Галина. – Надо поговорить с Арсеньевым, показаться ему, вот с этим отрывком, который ты сейчас читал! Он почувствует! Поймет! Поговори с ним завтра!
– Ты меня любишь? – не отпускал Галину руку Саша.
– Я не знаю, – призналась Галина.
Русаков осторожно положил ее руку на ее же колени и отвернулся.
Галя смотрела на его красивый профиль, на изящной формы руку, небрежно опирающуюся на спинку скамейки.
– Ликом светлый, глаза ясные, волосы русые, рука прямая… – прошептала она.
– Что? – повернулся к ней Саша. – Что ты шепчешь?
В свете тусклого бульварного фонаря его лицо мерцало…
Он был обижен, страдал и, наверное, оттого был невероятно прекрасен, как молодой античный бог.
– Нет, ничего, – устало ответила Галя. – Пойдем… поздно уже.
* * *
– Михаил Георгиевич! – взмолилась Галина – Хотите, на колени встану?
И она бухнулась на пол с таким грохотом, что Арсеньев выскочил из своего необъятного кресла.
– Не ушиблась? – Он помог ей встать, подал стул.
– Ничего! – морщась от боли и растирая колени, успокоила его Галина. – Михаил Георгиевич! Помогите молодому актеру! Знаете, как доверие окрыляет?
– Не потянет он! – возвращаясь за письменный стол, сморщился главный режиссер.
– А вы попробуйте! – превозмогая боль, встала со стула Галина. – Доверьте! Порепетируйте с ним – он и раскроется! А?
– Я вот попробую… – задумчиво глядя на Галину, сказал Арсеньев. – Я попробую предложить роль Джульетты тебе!
– Почему мне? – испугалась Галина.
– Сейчас, пожалуй, я тебе этого объяснить не смогу, – признался главный режиссер. – Да и не надо тебе объяснений сейчас! Согласна?
– Михаил Георгиевич! – почти шепотом спросила Галина. – А как же Андреева? Она же не переживет! Весь театр говорит, что Джульетту будет играть она!
– Поплачет и перестанет, – равнодушно предположил Арсеньев. – Потом, что значит «весь театр говорит»? Что, у Шекспира написано на могильном камне, что Джульетту должна играть Андреева?
– Я без Саши играть не буду, Михаил Георгиевич! – ответила Галина. – Попробуйте его! Пожалуйста!
* * *
Это был уже другой двор. Большой шестиэтажный дом. У подъезда стоял «Бьюик», за рулем скучал хмурый шофер, вокруг «Бьюика» молча стояли мальчишки. Но тетушки все так же грызли семечки, сидя на скамеечке у подъезда.
Во двор влетела Галина, таща за собою смущенного Сашу Русакова.
– Давно? – спросила она у тетушек, кивнув на «Бьюик».
– Давненько, – отвечали тетушки, бесцеремонно рассматривая Галиного спутника.
