– Секретаря партийного комитета театра товарища Седельникова, народного артиста республики… – продолжил представление секретарь.
Седельников, удивительно похожий на последнего премьер-министра России Александра Федоровича Керенского, игравший в театре в основном недобитых буржуев и фашистов, по старой артистической привычке встал и поклонился, что было встречено недоуменным взглядом секретаря горкома.
– Чего это вы кланяетесь, товарищ Седельников? – негромко спросил он. – Здесь собрание комсомольское. А не спектакль.
– Извините, – пробормотал Седельников.
– И член комитета комсомола театра товарищ Сазонтьева, актриса нашего театра, – закончил представление президиума комсомольский вожак театра.
Сазонтьева, красная от возбуждения и ответственности, сидела, не поднимая глаз.
– Секретарь собрания и стенографистка товарищ Полагаева, – сообщил секретарь.
Сбоку от стола президиума был приставлен маленький столик, за которым пожилая женщина в очках с невероятной скоростью записывала все сказанное на собрании.
– На повестке дня один вопрос! Персональное дело комсомолки Лактионовой.
– Формулировка? – выкрикнули из зала.
– Формулировка – связь с врагом народа Косыревым, бывшим генеральным секретарем Центрального комитета ВЛКСМ, – пояснил секретарь. – Лактионова, выйди на сцену, – потребовал секретарь.
Галина, сидевшая в самом краю ряда, отдельно от всех, встала и в совершеннейшей тишине, под стук своих каблуков, взошла на сцену. Секретарь комитета комсомола театра повернулся к секретарю горкома. Горкомовский начальник хмуро осмотрел Галину и потребовал:
– Лактионова, расскажи о своем отце.
– Я не могу о нем ничего рассказать. Я его не знаю. Он ушел от нас с мамой, когда мне и года не было, – ответила Галина.
– Он осужден, – уточнил секретарь горкома, с удовольствием заглядывая в свои бумаги.
– За растрату, – быстро ответила Галина.
– Вот как! Про отца ничего не знает, а за что осудили – знает! – удивился секретарь.
– Мне мама сказала. И потом, когда я вступала в комсомол, я от отца отказалась, – ответила Галина.
Секретарь замолчал, изучая свои бумаги. Секретарь комитета комсомола театра осторожно напомнил ему:
– Товарищ Панков?..
– Задавайте вопросы… – не отрываясь от бумаг, разрешил секретарь горкома, – я позже.
– Вопросы, товарищи! – воззвал к собранию секретарь.
Зал молчал.
– Лактионова! – заговорила вдруг Сазонтьева высоким, срывающимся голосом. – Расскажи нам, Лактионова, о своей развратной связи с комсомольцем Русаковым!
– Ну и гадина же ты, Зинка! – сказал кто-то из темноты зала.
– Кто это сказал? – встал секретарь комитета комсомола театра.
– Я это сказала, – поднялась подруга Гали Таисия Аграновская. – Ты же сама за Русаковым приударяла. А он на Галине женился, вот ты и злобу затаила!
– Не по теме! – вскричал секретарь театрального комитета. – Сядь, Аграновская! А ты, Лактионова, отвечай на вопрос, поставленный перед тобой членом комитета товарищем Сазонтьевой! А вы, товарищи, не превращайте комсомольское собрание в базар!
– Это Сазонтьева все в базар превращает, – пробурчала Аграновская, но на место села.
– Вон Русаков в зале сидит, – кивнула Галина на бывшего гражданского мужа, сидевшего в зале. – Пускай он и расскажет о развратной связи.
– Какая связь, – невнятно начал объясняться побледневший Русаков, – если мы даже не зарегистрировались? Я узнал, что ее мать живет с врагом народа, и сразу же ушел. Я ведь не знал… я думал, что она… нет, я подозревал… мне многое не нравилось… сомнения были…
