— Самир сказал, глаз с тебя не спускать, — обрывает резко. — А пока он… занят, будешь делать, что говорю.
Холодею.
— Где он?
— Собирайся, — говорит мрачно. — Отвезу тебя к нему.
Понимаю, что если бы этот незнакомец не пользовался полным доверием Айдарова, то его бы в дом не пустили. Никто бы меня к нему звать не стал.
Поднимаюсь наверх, наспех собираю сумку.
Иду за ним. На улицу. Потом в машину.
Я одна на заднем сиденье. Он усаживается вперед. И тут же слышится голос водителя:
— Медведь, этот урод совсем оборзел. Если дальше так пойдет, то…
— Не здесь, — обрывает его.
Выразительно кивает назад. На меня.
— Понял, — помедлив, кивает водитель.
Медведь.
Это прозвище такое?
Невольно смотрю на незнакомца.
Дорога проходит в полной тишине.
Мысли хаотично роятся в голове. Прокручиваю разные варианты. И пока ничего хорошего на ум не приходит.
Наконец, машина паркуется возле больницы.
Дверца с моей стороны распахивается. Очередной короткий кивок — как знак того, что пора на выход.
От тяжелого взгляда этого Медведя невольно сжимаюсь. Все вопросы, которые хотела задать, забиваются в горле.
Опять молчание.
По коридору, вверх на лифте. И снова — коридор. Мне дают бахилы, халат. Появляется врач.
— Ненадолго, — говорит он. — Пятнадцать минут.
— Хорошо, — отвечает Медведь.
Врач кивает и отходит в сторону, снова оставляя нас вдвоем.
— Смотри, чтобы все нормально было, — чеканит. — Чтобы Самиру после тебя стало лучше. Иначе…
В его глазах появляется недобрый огонь.
— Это для него ты жена, — заявляет. — А для меня — девка, от которой одни проблемы.
+++
8. 8
Медведь четко дает понять, в каком я положении, и насколько плохо все может стать. В любой момент.
От его мрачного тона и тяжелого взгляда мои внутренности моментально сковывает льдом.
Без угроз. Без лишних слов.
Все предельно понятно.
Еще не знаю, что именно произошло с Айдаровым, но главное уже понятно. Сейчас все решает не он, а этот пугающий человек.
И кажется, он как будто бы обвиняет меня в чем-то.
Или я неправильно понимаю?
Обдумывать все это некогда. Потому что вскоре Медведь кивает врачу, и тот проводит меня в палату.
Всю волю прикладываю, чтобы пройти вперед. Побороть резко вспыхнувшую панику.
Сердце судорожно сжимается.
Несколько шагов. Ближе. В сторону кровати.
Меня словно кипятком обдает.
Айдаров лежит.
И в первый момент даже возникает ощущение, что с ним все в порядке. Он просто спит.
Глаза прикрыты. Губы сомкнуты в одну линию. Челюсти жестко сведены.
Кажется, он почует меня и проснется.
Но ничего не происходит. Ничего не меняется.
А потом замечаю больше…
К Айдарову подключены разные приборы. Капельница, какие-то датчики. Тянутся трубки. К его мощным рукам. К широкой груди. На шее повязка. И ниже, кажется, тоже, сейчас нельзя разглядеть.
Несколько аппаратов. Экраны, показатели на которых едва ли что-то мне говорят.
Остаётся надеяться, мерный писк, доносящийся из какого-то прибора, — это хороший знак.
Смотрю на Айдарова. На его лицо. Даже сейчас жесткое, волевое.
Он будто и не меняется.
Такой же угрожающий. Сильный. Даже сейчас, в таком, казалось бы, уязвимом положении.
Хотя чем дольше смотрю на него, тем отчетливее отмечаю тревожные признаки.
Он как будто бы осунулся. Кожа бледная. Под глазами тени.
И все эти повязки…
Врач поправляет один из датчиков, простыня немного сползает, и я вижу кровь, проступающую сквозь бинты.
— Как он? — выдаю нервно, поворачиваюсь к доктору.
