Степан сердито сплевывает, хмурится, отшвыривает сигарету и говорит:
– Ладно, дед, иди, побалуйся, если приспичило…
Кричит своему напарнику:
– Никола! Дай Гаврилычу пару «хвостов» из моей доли, самца и самку…
Дед с мешком бежит к лодке. Степан сожалеюще вздыхает, говорит:
– Самку-то зачем? И самцами бы обошлась, а то самку ей подавай… Добро такое…
– Дак ить, Степ, Танька тоже хочет икорочки покушать! – говорит кто-то из мужиков.
Дед возвращается назад, держа две рыбины в мешке. Под смешки и иронические напутствия мужиков поднимается на крыльцо, открывает дверь и скрывается в сторожке.
Наступает тишина. Вид у мужиков равнодушный, хотя они сгорают от любопытства узнать, что же там творится, хотя виду не подают.
Проходит пять минут, десять, пятнадцать… Мужики начали нервничать.
– Что он там, старый?
– Ого-го! Однако разохотился!
Вскоре из сторожки доносятся голоса: мужской – просящий, виноватый, и женский – то сердитый, то насмешливый, явно отказывающий. Затем женский голос звучит резче и непреклонней.
И вдруг открывается дверь и на пороге сторожки показывается старик. Он тут же опускается на ступеньки крылечка, плечи его опущены, а вид весь убитый. По щекам текут слезы, которых он не стыдится.
– Ты чего, дед? – спрашивают его.
– Ведь стоял же, стоял, а тут в самый момент отказал! – сокрушенно проговорил он. – Хоть бы тебе што, не хочет, гад такой, подниматься… Я ж его ошшушал, он тверденький такой был… – сокрушается сторож.
Мужики улыбаются, слышатся смешки, кто-то старика утешает. Собирается еще большая толпа.
– Ты бы его погладил, помял руками…
– Да гладил… И Танька гладила и мяла, и я гладил… Восемь годов без бабы… отвыкший он… вот и отказал…
– Эх, старый-старый! Два «хвоста» спортил, бабе за здорово живешь на курок положил! – насмешливо изрекает Степан.
– Не спортил, а Таньке подарил! – поясняет его приятель. – Кровушка взыграла в нем при виде Таньки, а возможностей нету… Бывает! Она-то старому во внучки годится…
Вдруг сторож спохватывается, как будто что-то его осенило или он что-то вспомнил. Он поднимается и говорит:
– Погодь следующий входить… Рыбу-то пусть вернет… Я ж этого… ничего…
Входит в сторожку, дверь не закрывает. Мужики слышат:
– Ты че, Гаврилыч? Встал у тебя, что ли? Дверь хоть тогда закрой…
– Ты, Таньк, рыбу-то верни назад…
– Чего-о? С какой стати?
– Верни рыбу, говорю… Я ведь с тобой не поигрался…
– Ишь ты какой! У меня, что ли, не встало? Я вот она, бери-не хочу! На-на, бери! Что стоишь, как истукан?
– Верни рыбу, Таньк, по справедливости верни…
– Да? По справедливости? А кто хер твой сморщенный мусолил? Кто муди твои черные наглаживал? А кто дышал на горе твое луковое?! Или не я?.. Иди-иди, старый, я свои два хвоста заработала!
– Тогда убирайся отседова!
– Ну и подумаешь! Напугал… Ну, и уберусь! Не одна тут стоянка такая, вашего брата на мою жизнь хватит! Счас и уберусь!
– Вот и вали, чтобы духу твоего не было!
Старик выходит и опять садится на крылечко, удрученный и убитый от повторной неудачи.
– Ладно, Гаврилыч, – утешает его кто-то. – Ты ее не гони, пусть она себе тут кувыркается, и нам заодно потеха… А мы простим тебе должок… Простим, а Степ?
Степан молчит – значит соглашается.
– Ведь он стоял, мужики… Я ж его чувствовал, такой был тверденький…
– Ладно тебе, дед… У нас и со своими-то бабами не каждый раз получается…
– Ведь он же стоял… Ведь я его чувствовал, – сокрушается дед.. – Восемь годов без бабы…
