Я помню день, когда к нам пришли сотрудники Ордо. Мы были дома втроем – я, мама и брат. Брат сидел в своей комнате, а мне с мамой пришлось разговаривать с гостями.
Они были отстраненными и холодными, говорили четко и ровно. Они рассказали, что отца будут судить и, скорее всего, он получит пожизненный срок. Но преступление его было буквально против основ, на которых держаться правила об умерщвлении. Все договоры должны быть под контролем страны. Но отец, в глазах Правительства, ГЗСВ и Ордо, возомнил себя выше страны и решил, что вправе распоряжатся жизнями людей.
– Вам так легко этого не простят, – произнес мужчина, сидевший на диване напротив нас с мамой. – Они просто не могут. Когда я говорю «они», я имею в виду Правительство. Простить вас будет стоить им очень дорого, а они не готовы платить, поэтому заплатить придется вам.
Тогда я еще не понимала, что все это значит.
– Кто-то из семьи мистера Эванса должен подписать договор об умерщвлении. Чтобы показать благосклонность к Правительству и закону о свободном выборе.
Я отгоняю воспоминания из прошлого. Ничего уже не изменишь и не исправишь. Я ем понемногу, через силу, больше создавая вид. И бросаю короткие взгляды на Эрика. Ничто не вечно, и ужин тоже заканчивается.
София подзывает к себе Чарли, берет у него ключи и передает их сыну:
– Эрик, проведи Кейтлин обратно.
Он молча подходит ко мне и смотрит в глаза, будто бы спрашивая разрешения. Я киваю, и мы направляемся к двери.
За всю дорогу к камерам Эрик произносит только «прости». Но я слышу в этом одном слове так много. Я не знаю, что ответить. Мне так много хочется сказать ему, но ни одно слово не срывается с губ.
Когда мы проходим по коридору, издалека вдруг доносится истошный крик.
– Кто это? – спрашиваю я и замечаю, как непроизвольно подвигаюсь ближе к Эрику.
– Не бойся и не бери в голову, – мягко произносит Эрик и идет дальше, заметно ускорив шаг.
А крики только усиливаются. Нам навстречу выходит мужчина, одетый в ту же форму, что и Чарли, – темно-серая кофта и свободные штаны того же цвета. Он ведет за собой девочку-подростка, которая вырывается из сильной хватки.
Мне знакомо ее лицо. Она учится в моей школе. Я как-то сидела в холле, и она вместе со своей подружкой тоже. Она в тот день должна была выступать перед своим классом с докладом и нервничала. Девочка читала свою речь подруге, но та ее не слушала. Я помню, как мне стало жаль ее. Тогда наши взгляды пересеклись, я улыбнулась ей и пожелала удачи. А теперь мы встретились при таких ужасных обстоятельствах.
Зачем она подписала договор? Зачем? Что могло случиться, что она пошла на такое?
– Что происходит? – строго спрашивает Эрик, и мы все вчетвером останавливаемся.
– Извините, мистер Филлипсон. Я веду человека в камеру…
– Почему не соблюдены все условия? – Если бы я не знала, что это произносит Эрик, мой Эрик, я бы испугалась. Его голос был строгим, суровым, но при этом он не кричал. Говорил спокойно, контролируя ситуацию.
– Извините, мистер Филлипсон, я вколол ей успокоительное, но оно еще не подействовало, – оправдывается работник.
Девочка в это время смотрит на меня. Она перестает кричать и извиваться, и теперь просто смотрит. А в глазах страх, непонимание. Интересно, она помнит, что мы учимся в одной школе? Или правильнее будет сказать – учились. Я не нахожу ничего лучше, чем улыбнуться ей. Она выдыхает.
