В памяти о том времени у Игорька остались события, как расплывчатые картинки, особо важные чем-то только для него одного.
Самым, пожалуй, ранним из воспоминаний был случай: он находился у кого-то на руках; этот кто-то не мать, скорее тетя Шура; и этот кто-то, видимо в шутку, пугая остальных, наклонял его над огромной бездной, где была вода, много воды. И все это сопровождалось громкими возгласами и смехом. Вероятнее всего, все это происходило на каком-то мосту. А вода уходила туда далеко подо все то, на чем все стояли. И Игорек очень сильно удивился: все ходят везде по твердому, а, оказывается, там ниже, под этим всем твердым, на чем все стоят, везде, везде вода, а он и не знал. Эта “новость” так на него подействовала, что случай врезался в память на всю жизнь. Другой случай: Игорек сидит на длинной, длинной и широкой деревянной скамье; мать, сидя рядом, что-то на него надевает; а, напротив, через проход, на высоком сплошном столе высоко-высоко светятся ярко-ярко красным светом две красивые-красивые блестящие трубы. Игорек завороженно, открыв рот, долго смотрит на них. Душно, жарко, хочется пить, так хочется. Конечно же – это было в бане, где на стойке от падающего сзади освещения светились колбы с сиропом для газированной воды.
Еще один случай навсегда остался в памяти: Игорек сидит на чем-то (возможно небольшой диванчик), что стоит, если войти в комнату, сразу справа; к диванчику вплотную придвинут стол, а на нем стакан с молоком; он пьет, стоя коленями на диванчике, молоко, а на дне почти опорожненного стакана находит уже подтаявшую шоколадную конфету. Это выводит его из себя – опять его обманывают. Игорек с шумным возмущением, достав пальцами конфету, шлепает ее об пол. Дело в том, что тетя Шура работала на фабрике Крупской и частенько приносила конфеты для племянника (для кого же еще?). Но племянник конфеты не любил, а его любыми способами и хитростями старались ими накормить (из великой любви к чаду). В общем, говоря современным языком, чадо этими конфетами достали. А Игорек любил не конфеты, а молоко и яйца, наверное, потому, что он около года прожил перед этим в деревне у деда по отцу Василя, и привык там к деревенской пище, не признавая никакой другой.
Многое из того времени Игорек помнить сам не мог, но знал из последующих рассказов матери “о хорошей довоенной жизни”. От нее Игорек узнал, как однажды дед Иван, держа спящего внука на руках, уснул и выронил его. А тот скатился на пол, но закутанный в толстое одеяло даже не проснулся. И оба сладко спали: один в кресле, другой на полу. Ох, и досталось же тогда деду. А однажды, когда тетя Шура отлучилась, наверное, в магазин, случилось то, что перепугало ее до обморока. Оставшись один, Игорек заполз под стол у окна, а там стояла корзинка с клюквой, а в стороне лежал молоток. Положил ягодку – и молотком. Ему это понравилось – он другую, и так увлекся, что перестукал по ягодке почти всю корзину. Возвратясь, тетя Шура увидела то, что пол под столом весь красный, племянник весь красный, подумала что кровь и в крик.
У деда Василя было четыре дочери и два сына, младший из них был холост, так что внук-наследник был единственным. У деда Ивана тоже был один внук. По этой причине Игорек был всеобщим любимцем многочисленных родственников с обеих сторон и к началу третьего года своей жизни уже был избалован всеобщим вниманием безмерно. Например, он отказывался ехать на автобусе или троллейбусе, если тот не синего цвета, и устраивал такой скандал на остановке, что Валентина Ивановна пропускала транспорт, ожидая, пока не подойдет синий. Потом нашли выход: кто-нибудь стоял, перед тем как выйти из дома, у окна и ждал, пока не покажется вдали синий автобус, и тогда уже давал команду выходить на улицу.
