Люди тогда были другие - страница 7

Периодически дети группой ходили в баню. Мыли их воспитатели поочередно, заводя по несколько человек. Валентина Ивановна, как всегда, с Игорьком мылись последними, когда все дети были перемыты и ложились дома спать. Использовалось тогда жидкое мыло, вонючее и ядовитое. Игорек не любил баню и постоянно капризничал, и кричал: то щиплет глаза, то чулок ему не на ту ногу. Валентина Ивановна нервничает. Она боится: уже ночь – темно, баня на краю деревни у самого леса, они совсем одни, а он еще громко кричит. Она уговаривает: “Тише, тише”. А он, ни в какую, кричит еще громче. Ох, и доставалось же бедной матери. Так однажды, выйдя из себя из-за очередного такого концерта, Валентина Ивановна отхлестала Игорька чем подвернулось. А подвернулась еловая лапа, и показались малюсенькие капельки крови от иголок. Мать испугалась и в слезы. Сын от удивления опешил и молчит, а мать – плачет. И трудно здесь понять: кто кого обижает, кто кого наказывает.

Однажды Игорек сидел и смотрел в окно на улицу. В это время мимо дома проходил какой-то военный с вещмешком на плече. Стоявшая рядом мать, постоянно думавшая о муже, от которого уже очень давно не было вестей, как бы выражая неосуществимую мечту вслух, бессмысленно сказала: “А вон твой папа идет”. И только она отошла, как Игорек сорвался с места, на ходу схватив только шапку, и бросился на улицу за военным, крича:

– Папа! Папа! – Но военный был уже далеко и не слышал, а Игорек все бежал и бежал.

– Папа! Папа!

Спохватившись, мать с помощниками догнала Игорька уже за деревней и брыкающегося, плачущего, кричащего его принесли домой.

Тогда у каждого хоть кто-нибудь да был на войне. Все постоянно ждали писем с фронта. Письма приходили редко. Иные приносили радость – “живой”, иные приносили горе. Тогда были слезы. Первые слезы матери Игорька были в конце осени 1941 года. В Ленинграде умер брат Виктор. Его на фронт не отпускали, так как работал на секретном военном заводе. После работы каждый день всех отвозили прямо с завода на рытье “окопов”. Там он простудился, к врачам не обращался (стыдно из-за какой-то простуды, когда рядом идут бои, гибнут люди) и работал с температурой всю осень. Там же на “окопах” и умер от воспаления легких. Второе горе пришло с письмом тети Шуры о смерти деда Ивана от голода. Он умер в конце декабря 1941 года. Особенно горько и страшно было от слов из письма о том, что тело деда Ивана еще месяц держали на балконе, на морозе, чтобы хоть ненадолго сохранить его хлебные карточки. Следующей была горькая весть о дяде Андрее. Он умер от голода в начале 1942-го. Больше писем из Ленинграда не приходило совсем. Валентина Ивановна поняла, что писать оттуда уже было больше некому – сестры Шуры больше нет, и плакала каждую ночь еще долго. Как же так? За короткое время потерять почти всех?! Было страшно!

Как ни старались воспитатели ухаживать за детьми, создать хорошие санитарные условия для малышей было невозможно. Дети часто болели. Случались, кроме простуды, и чесотка, и глисты, и даже бывали вши, и другие, не встречавшиеся в мирное время болезни. У одной маленькой девочки, которую, как помнил Игорек, звали Юля, текло из ушей, и ничего нельзя было сделать. Лечению истощавшие дети поддавались трудно – организмы ослаблены. Воспитатели обратили внимание на то, что дети в разгар зимы вдруг “стали загорать”, то есть их кожа становилась смуглой, как от загара. Свои врачи этого объяснить не могли и написали в Ярославль. Приехала комиссия врачей, а те установили, что изменения в организмах детей вызваны нехваткой витаминов. Учитывая то, что перечень используемых продуктов не может этого допустить, комиссия послала отчет в “органы”. Приехали военные, сделали ревизию и увезли директора. Персонал детдома был ошарашен, когда стало известно, что детям, оказывается, привозили масло и другие продукты, которые никто не видел с мирного времени. Среди воспитателей прошел слух: “директора сразу же расстреляли”. Возможно. Тогда были “законы военного времени”. Как бы там ни было, питание детей стало лучше.