Пока конная свита лорда и леди – а в нее действительно входило все население Блокхед-холла, включая горничных на мулах и даже кормилицу с годовалым ребенком, завернутым в парчовое покрывало, – располагалась на самых лучших местах, Люс разглядывала в толпе своих возможных соперниц. И осталась очень довольна.
Местные девицы и молодые женщины были, как на подбор, круглы и неповоротливы. Роскошные груди так и рвались из сорочек. Юбки неуклюже сидели на крутых боках. С такими пышными бедрами носить широкие юбки – на взгляд Люс, это было натуральное самоубийство. До талии, вероятно, могли докопаться лишь сильные пальцы стрелков. На глаз ее точно установить не удавалось. Возможно, дело было еще и в том, что Люс выросла среди стройных, тренированных, подтянутых женщин.
Глядя на соперниц, Люс с удовлетворением вспомнила кадры записи своего коронного поединка – изящную и стремительную фигурку в изумрудном трико, безупречность талии и маленькой округлой груди, гибкость своей спины и стройность своих бедер. Здесь о такой роскоши еще не слыхивали. Люс была просто обречена на успех.
Пока она сравнивала себя с крестьянками и горожанками, на площадку вышел человек, одетый в алый плащ с неразборчивым гербом, зеленые штаны, желтый нагрудник с другим гербом и сложносочиненные рукава, привязанные к чему-то вроде жилета разноцветными лентами. В руке он имел свиток совершенно карикатурного размера. Это мог быть или герольд, или шут его светлости. Поскольку никто не расхохотался, пестрый джентльмен, очевидно, был герольдом.
Двое из свиты лорда протрубили в рога. Началась официальная часть – зрителям долго и на разные лады рассказывали о щедрости лорда и леди. Затем один из слуг поднес леди на бархатной подушечке пресловутую стрелу с золотой головкой. Леди подняла главный приз над головой, чтобы все видели – вот оно, золото!
Были и другие призы – оловянные кубки, большое блюдо, видимо, под жареного кабанчика, и серебряный браслет, который Люс могла бы носить вместо пояса.
Герольд поклонился лорду с леди, испросил их позволения начать состязание, получил благосклонные кивки – и оно наконец началось.
Сперва лучники как бы стеснялись. Герольд вызывал их так и этак, а получил на площадку выпихнутого с большим шумом из толпы толстого мельника – того, кто прибыл вместе с Люс на осле.
Мельника здесь хорошо знали и бурно приветствовали, предчувствуя удовольствие и потеху. Тем более, что он уже успел не только разжиться луком со стрелами, но и приложиться к кувшину с элем.
На редкость пронзительный женский голос пожелал ему направить удар в цель не хуже, чем он это проделывает ночью со своей мельничихой, а другой голос, еще более звонкий, немедленно внес поправку – и из поправки выходило, что тем же самым, но с большим успехом, занимается еще и какой-то монах из соседней обители.
Мельник оправдал ожидания – две стрелы улетели непонятно куда, а третья снесла перо с пышной чалмы сарацина.
Затем понемногу стали выходить и настоящие стрелки. Стрелы уже втыкались в концентрические круги на груди сарацина, хотя попасть в центр не удавалось пока никому.
Люс и ее «ансамбль» с большим азартом следили за событиями.
– Гляди, гляди, Энн! – кричала Мэгги. – Выходит Джонни Хемпшир! Этот не промахнется!
– Во-первых, Джонни промахнется! И стрелы ему не видать, как своих ушей! – орала прямо ей в ухо Энн Перри. – А во-вторых, еще не было ни одного «зеленого плаща»!
