Читать онлайн Саяна Зверева - Лыжня

В небесах или глубинах

Тлел огонь очей звериных?

Где таился он века?

Чья нашла его рука?

У. Блейк

Стальные пружины ждут, молчит таинственный лес…[1]

Я вам расскажу одну историю. Нет, не из тех, коими хвастают молодые самцы. Не о том, как я убил за ночь двух оленей. И не о долгой борьбе с отцом и братьями за клочок земли в междуречье. Это история о том, как одна встреча может изменить судьбу.

Просыпаясь с уходом последнего луча неверного зимнего солнца, первое, что я ощущаю – запах снега. Я не открываю глаза, чтобы не перебить это ощущение. Вдохнув сонными ноздрями морозный, мокрый, прелый, пряный, жаркий воздух и навострив уши, я чувствую, не анализируя, что происходит в моих владениях.

Да, в моих владениях. В тайге все живет по законам природы, а царь природы здесь – я. В тайге я решаю, кому и когда умереть.

Вотчина моя огромна и прекрасна. Здесь мощные горные реки мороз заковывает в лед, образуя в каньонах застывшие ледопады. Для человека тайга почти непроходима, поэтому они шастают по рекам, прокладывая широкие тропы коптящими воздух «буранами»[2]. Здесь наверху – купола из высоченных сосен и кедров, а внизу, под многометровым слоем снега – тоже деревья, только маленькие и скрюченные. Люди называют их стлаником.

Не все понимают, насколько совершенен и прекрасен наш мир, но я понимаю. Лес вокруг для большинства его обитателей полон опасностей и загадок, для меня же он – открытая книга, которую я с удовольствием читаю, заостряя внимание то на одном звуке, то на другом. Я чаще использую слух, подключая нюх или зрение по необходимости.

Итак, в одно не слишком морозное и не слишком раннее утро, когда облака заполонили небо перед пургой, птицы замолчали, а звери лениво высовывали морды из нор, и у кого была пища, продолжали спать, а у кого не было – сетовали на пургу и плохую охоту, я проснулся и насторожился. Запах снега стал другим. Я почуял человека.

Через секунду я услышал тихое бряцание железа, какое-то клацанье и заливистый женский смех. Они были не близко, но я прекрасно слышал все, что происходило там. Судя по эху, они двигались по широкой реке в трех с половиной километрах на север. Я никогда не был на этой реке, но прекрасно знал, что она там есть. А еще я знал, что появление человека в лесу не сулит ничего хорошего. Время охоты еще не пришло, я мало спал и не до конца переварил задранного мной ввечеру кабана. Но тревога и примешанное к ней любопытство не давали мне покоя. Я решил положить конец неизвестности и, откинув присыпанный снегом лапник, фыркая и отряхиваясь, посеменил им наперерез.

Было тихо, тепло и туманно. Но я знал, что пересуды в верхушках вековых сосен скоро принесут ветер. Я ступал по снегу, покрывшему на семь месяцев стланик, и проваливался довольно глубоко, вздымая снежный пух, вырывался обратно, все ниже и ниже по склону горы. Эта игра доставляла удовольствие. Я почти кувыркался вперед и вниз, но вовремя подставлял под ловкое тело массивные передние лапы. Внизу была река. Лед там или уже вода (шел первый месяц весны)? Любопытно было увидеть, что творится там, внизу, там, где я еще не был. Ближе к реке лес начал редеть, уступая место торчащему из снега стланику. Тут уж я дал себе волю – поджал передние лапы и кубарем покатился вниз.

Остановившись посреди реки, я смутился. Река была полосатой. Я уже видел такие полоски – их оставляли охотники. Но люди, проделавшие эти, не были охотниками. У них было железо, но не было пороха, значит, вперед гнала их не жажда добычи, а нечто иное. Я посеменил по следу.

Вдали я увидел горы – отнюдь не пологие, они поднимались вверх острыми неприступными пирамидами и трапециями с плато, уходившими вниз крутыми гребнями. Лыжня шла по неявной буранке[3]. Тут бывали снегоходы, но нечасто. «Как удачно!» – подумалось мне. Мы, взрослые тигры, хоть и опасаемся, но все же любим компанию человека. Я его вижу, он меня – нет. Я его слышу, он меня – нет. Я его чую, он меня – нет… Если быть осторожным и соблюдать законы тайги, то человек не представляет угрозы. Наоборот, становится чем-то вроде обслуживающего персонала: прокладывает дороги, по которым удобно ходить, привлекает дичь, на которую удобно охотиться. В этом мире никто не равнодушен к халяве – что хищник, что его жертва, теряющая бдительность от легкой добычи.

Они были все ближе и ближе. Я чувствовал, что без труда догоняю их. Теперь я знал, что они не опасны. Поэтому я решил отдохнуть до вечера на берегу и затем продолжить путь по лыжне.

Когда я проснулся, уже смеркалось. В воздухе чувствовался неявный запах съестного и дыма. Они были недалеко. Лесным пожаром пахнут жилища людей. Меня пугала их печка, и все же я решил подойти поближе.

Я шел медленно и осторожно. Через час я еще не видел шатра, но уже знал, что их там не меньше шести. Я различал пять голосов, но понимал, что людей больше. Кто-то все время молчал, хотя шевелился. Остальные кричали, тараторили, смеялись, гремели железом. Среди них были самки – от них шел мягкий аромат лета, времени, когда цветут цветы и зреют ягоды.

Их шатер выглядел довольно забавно, но в детстве мать рассказывала мне, как выглядит зверинец, где тигры пляшут перед зрителями наравне с псами, лошадьми и прочей скотиной. Да и старшие братья пугали меня этим зверинцем, дескать, не будешь соблюдать наш закон – попадешься к китайцам или в цирке плясать. Меня учили не связываться с человеком. Любой охотник может быть охотником на тигров. Не зря они называют нас «Тойота»: продав тушу в Китай, можно купить приличный автомобиль.

Но эти ребята точно были не опасны. Сами клоуны в своем же цирке, они пришли в лес не за пропитанием, а… мне и сейчас смешно – за развлечением! Невероятно, но со временем я понял: они проводили в тайге свой отпуск! Именно поэтому они были так веселы и беззаботны. Шатер ярко светился изнутри, тени плясали на его стенах, а внутри шел непринужденный разговор.

– Отличный складывается поход, Граф! Ей-богу, я доволен.

– Погоди, Андраш. Самое интересное еще впереди.

– Что ж, мы отлично подготовились к самому интересному, – примирительно сказал хрипловатый женский голос.

Хозяйка его, однако, была молода. Как говорится, в полном расцвете сил. Судя по тембру, ей уже удалось обзавестись потомством, чего нельзя было сказать об обладательнице другого голоса, явно девичьего. Девица та была счастлива. Она говорила немного, но звонко и радостно, и эта радость сразу передалась мне.

Охотник в лесу всегда настороже, как солдат на задании. Лес контролирует его, а он старается контролировать лес. Эти же ребята явно получали удовольствие. И спирт они пили не как охотники – за тихим разговором, чтобы залить стресс и усталость, а громко, с песнями и болтовней.

Тот, кого звали Графом, был здоров и полон сил, но в его голосе явно чувствовались срывающиеся нотки настороженности и сомнения, как будто что-то бередило его, не давало покоя. Оно понятно, Граф доминировал, и в его стае явно были те, кто бы с удовольствием занял его место. Стая – она и есть стая, что волчья, что человечья. Вожак должен все контролировать, и Графу это неплохо удавалось. Все прочие самцы относились к нему дружелюбно. Все, кроме одного. И этот человек молчал.

– Граф, ты когда начал ходить в лыжные походы? С рождения? – острил Виталик.

Все смеялись, и вместе с ними смеялись и скакали по стенкам жилища их тени. Смеялся и сам Граф, а когда все утихли, серьезно сказал (в его речи ощущалось желание быть ментором и наставником):

– В свой первый лыжный поход я пошел в 17 лет с Томилиным. И чуть не лишился пальцев, когда пять минут на ветру чинил голыми руками сломанное крепление.

– А что было дальше? – спросила девочка.

– Да я уже не помню подробностей… – вздохнул Граф. – Помню, что трудно было перебинтованными руками кружку держать, когда в поезде на обратном пути трое суток квасили с нефтяниками спирт с вареньем. Дома мама даже разбинтовывать не стала, сразу отправила в травмпункт. Врач разбинтовал, а там уже гангрена, кончики пальцев черные.

Среди прочих звуков – смеха, шевеления, гудения печки, послышалось шуршание бумаги.

– Вот смотрите, – сказал Граф, – мы идем вверх по реке Тихой. Впереди – гора Самандзига.

– Господи, язык сломаешь!

– Самандзига по-удэгейски – шаман, – вставил слово тонкий мальчишеский голос.

– Я смотрю, ты подготовился, – то ли покровительственно, то ли насмешливо произнес голос постарше. Это Виталик.

– Самандзига – высшая точка цирка[4], где ни один перевал еще не пройден, – продолжал Граф. – Туда мы и направляемся.

– А где наш перевал? – спросила девочка.

– Вот. Это перевал ведет в цирк. Есть его фото 67-го года. На вид – 1Б. Подъем из леса по ущелью, на границе зоны леса открытый склон. Затем до перевального взлета по кулуару, а там – непонятно. Может, скальный взлет, может, проход найдем по осыпи, в действительности может быть все, что угодно.

– А дальше? – спросил мальчик.

– Дальше – неизвестность… – вдохновенно и немного с усмешкой ответил Граф.

– Где ты взял эти чудо-хребтовки[5]? – прогудел вместе с печкой Виталик.

– Купил у сторожа за бутылку водки в местном краеведческом музее. Кстати, сторож этот, говорят, шаман. Лечит алкоголизм, сглаз и порчу. Так я и не понял, что он говорил – то ли святые, то ли гиблые эти места.

– Одно от другого часто неотделимо, – сухо заметил молчун.

– Господа, разрешите, я произнесу тост?

– Валяй! – хором закричали господа, а громче всех дамы, и Андраш продекламировал:

Поднялся шум, гам, все повскакали с мест и принялись чокаться железными кружками и пить.

– Ты с шаманом говорил? – тихо спросил мальчик.

– Выходит, с шаманом, – ответил Граф.

– Он, наверное, мой родственник.

– Придешь в деревню – поймешь, кто там тебе родственник, – усмехнулся Граф.

– Местные шаманы поклоняются тигру.

– Дикие люди, – вздохнул Виталик. – Чего весь вечер молчишь, Юрка?

– Спать, кажется, пора, – нехотя ответил Юрка, – завтра день трудный, ответственный. А после таких возлияний не встанет никто.

Поднялся ропот: да не, ну что ты. Ну нет, чтобы я, да чтобы мы… Но стали укладываться. Они были еще молоды, но не юнцы. Пятеро ребят, две девушки. Я не видел никого из них, но нюх и слух снабдили меня всей необходимой информацией: сколько кому лет, кто в каком физическом состоянии, кто как будет спать, кто наутро встанет бодрячком, а кто будет мучиться с похмелья. Кто лидер, кто серый кардинал, кто оппозиция. Кто кого любит, кто кого ненавидит – завязка была ясна. И я хотел продолжения.

Однако ночь – время охоты. Надо было подумать о пропитании. Нет, что вы, я не людоед. Еды кругом и без того хватало. Привлекаемый объедками, за людьми тянулся целый шлейф непуганого зверья. Мне оставалось лишь прийти и взять свое. Я планировал перехватить дичь метрах в пятидесяти от палатки, чтобы никто с утра не дай Бог не наткнулся на мои следы. Бедняги, если бы они их увидели, их беззаботный отдых был бы окончен!

Не знаю, любила ли меня моя мать. Она родила, выкормила, поставила меня на ноги, научила охотиться и добывать пищу в голодные дни, когда не было дичи. Я вышел ничего – и ростом, и шерстью, и мощью. Но когда собственные братья встали стеной и погнали меня вон, она даже не вышла проститься со мной. Я развернулся и пошел прочь, а они шли следом, давая понять, что обратной дороги нет и дом отрезан навсегда. Я знал, что пройдет несколько дней, станет еще голоднее, и они также выдавят следующего. Для охоты места мало, и старшие постепенно выдавливают младших. Мать не препятствует этому, зная, что возле нее остаются сильнейшие. Так я стал изгоем.