Грех – это бросить на произвол судьбы своего ребенка или убить кого. А так… это всего лишь тупые средневековые нравы и устои. И я не Мари. И не собираюсь из-за этого убиваться.
И вообще, как Мари посмела такое совершить? Неужели не понимала, что после её смерти маленькая дочка никому не будет нужна в этом мире? Что за эгоизм?
– Знаешь, Элиза? – сказала я подбадривающе. – Я тебя люблю, а ты любишь меня, так?
– Да, мамочка, я тебя люблю, – закивал ребенок.
– Ну вот. Мы есть друг у друга. Значит, мы уже не одни. А всё остальное… Я решу, не переживай! – я проворно встала. – Ты немного подкрепилась? Давай я уберу второй хлебец, и мы пойдем. Потом его съешь. Попозже.
– Куда мы пойдем, мамочка? – спросила девочка, пока я засовывала хлеб в свою суму.
– Подальше от этого мрачного места, Элиза. Теперь мы вместе.
– Куда это ты собралась, бесстыжая ведьма?! – неожиданно раздался хриплый голос за нами.
В келью вошли пять худых монахинь во главе со злобной Женевой. У них в руках были какие-то веревки.
– Аббат Фалло приказал связать тебя и посадить в темницу! – процедила вторая монахиня, медленно приближаясь ко мне.
– За твои грехи и неправедную жизнь тебя сожгут на площади, как проклятую ведьму.
– Что? – опешила я, недоуменно хлопая глазами. – Вы что, серьёзно?!
Остальные монашки оказалась такими же вонючими, как и первая. Это я довольно хорошо ощутила, когда они вытащили меня вон из кельи. Я только успела обернуться к Элизе, которая испуганно запричитала, что хочет со мной. Но окрик одной из монашек остановил девочку, и она не посмела пойти за нами.
Меня кинули в какую зловонную сырую темницу с низкими потолками и окошком с решёткой. Закрыли на железный засов и ушли.
Первые два часа я никак не могла прийти в себя. Не верила, что всё это происходит со мной. Мне всё казалось, что это дурной сон, кошмар. И я вот-вот проснусь и снова окажусь в своем мире. Но нет. Суровая реальность не отступала.
Потом я начала думать об Элизе. Как она там без меня? Надеюсь, ее покормили и не обижают эти монахини. Потом я начала горевать о своей судьбе. Не могла поверить в то, что меня приговорили к казни.
Устав ходить по своей сырой темнице, я присела на большой ворох соломы, сваленной в углу. Эта соломенная куча была единственной обстановкой моей пустынной камеры. Правда, в противоположном углу находилась еще дырка в полу, которая, видимо, служила отхожим местом.
Мне очень хотелось пить, вымыть лицо и руки, но воды не было. Чуть позже, немного успокоившись, я присела на солому и прислонилась спиной к каменной стене. Прикрыла глаза, решив подремать.
Уже ближе к полуночи у моей темницы появилась одна из монахинь. Через небольшое оконце с решеткой в двери она протянула мне глиняную крынку и кусок хлеба.
– Твой ужин, блудница! – злобно выплюнула она.
Я взяла из её рук засохшую горбушку и крынку с водой. Но благодарить её не спешила, а только спросила:
– Когда меня освободят?
– Освободят? – удивилась тощая карга. – Ты здесь до казни. Аббат Фалло приказал тебя сжечь на праздник Всех Духов.
– Это когда?
– Через четыре дня, ты что, и этого не знаешь? – огрызнулась зло монахиня. – Да… Ты воистину великая грешница, верно сказал наш настоятель!
– А что с моей дочерью? – перебила я ее нетерпеливо.
На это монахиня как-то недовольно поморщилась и отвернулась. Она быстро направилась прочь по тёмному коридору.
