Магдалина - страница 43

Я размышлял обо всем этом, стоя на углу напротив ночной аптеки и от скуки и усталости наблюдая за двумя оборванцами, выставлявшими на аптечном крыльце пустые лекарственные пузырьки, собранные по окрестным помойкам. Я знал, что Марьяна – Володя выкрикнул это имя в лестничный пролет, когда я уже выходил из парадной – должна появиться со стороны вокзала, и потому, глядя на землисто-бледные лица ночных бродяг, все же краем глаза обозревал пустынную уличную перспективу, погруженную в сизо-молочные сумерки белых ночей. Но когда Марьяна неожиданно появилась из-за аптечного угла, один из оборванцев по-видимому решил, что наступил “момент истины” и, бросив подсчет пузырьков, двинулся навстречу одинокой девушке, широко раскинув по сторонам грязные, торчащие из коротких пиджачных рукавов, ладони. У меня нехорошо екнуло под ложечкой, потому что за шесть лет работы дворником мне дважды приходилось присутствовать при оформлении милицейских протоколов на покойников, найденных мной же при выходе на утреннюю уборку участка. Один раз это было алкогольное отравление, а второй раз самое натуральное убийство со вспоротой сонной артерией, огромным размазанным пятном загустевшей крови под разбитым затылком и валяющейся рядом бутылочной “розочкой”. Так что преодоление дрожи в коленях стоило мне определенных усилий, но я все же справился со своим страхом и громко, через всю улицу, крикнул:”Марьяна, плюнь в рожу этому хорьку, пусть утрется, пока я до него дойду!”. И тут случилось нечто совсем неожиданное: Марьяна дождалась, пока “хорек” приблизится и, вместо того, чтобы отступить или плюнуть, подтянула к бедрам джинсовую юбку и с такой силой всадила ему в пах ногу в лакированной босоножке, что тот мгновенно скорчился, присел и заорал так, что в темном оконном проеме первого этажа дрогнула и чуть отодвинулась в сторону белесая сеточка тюлевой занавески.

– Я все-таки как-никак одиннадцать лет спортивной гимнастикой занималась, – говорила она мне, когда мы уже поднимались по лестнице, – так что вы, Андрей, могли и не вмешиваться…

– Ну, знаете ли, ночная улица это вам не спортзал, – возражал я, поворачивая ключ в замочной скважине, – здесь правил нет, одни волчьи законы…

– Можем и по волчьим, – сказала Марьяна, – я ведь из Керчи, а к нам летом не только юные пионеры на фанерных планерах прилетают…

Входя в комнату я чуть не наступил на Гарика, который напился молока, вылез из своей коробки и с тонким писком ползал среди стоптанных тапочек и разношенных полуботинок, беспорядочно толпящихся вокруг столбообразной вешалки с торчащими по радиусу деревянными крючьями. Марьяна тут же подхватила с полу беспомощного тупорылого зверька и, вглядевшись в его сморщенную мордочку, обнаружила, что он уже прозрел. И только потом, уже сняв легкую узорчатую кофточку и повесив ее на один из крюков вешалки, поинтересовалась, где Володя. Когда я объяснил ей все как есть и показал топчан, на котором она будет спать, Марьяна почему-то страшно растерялась, опять сняла с крюка свою кофточку, стала щелкать никелированным замочком сумочки и даже порываться уйти к какой-то своей тетке, жившей где-то в “спальном” районе. Но я терпеливо объяснил ей, что до тетки она сейчас никак не доберется, так как мосты разведены, и потому, если она в самом деле не хочет причинять мне дополнительных хлопот и беспокойства – она как раз больше всего упирала на эти самые “хлопоты” – то ей лучше всего лечь спать, тем более, что места у меня достаточно, да и комната поделена пополам книжным стеллажом как раз для таких случаев. Тут она опять успокоилась, повесила кофточку, сама застелила скрипучий холмистый топчан свежим, накануне полученным мной из прачечной бельем и, случайно наткнувшись в платяном шкафу на старую бархатную скатерть из ЖЭКовского “красного уголка”, на двух гвоздях растянула ее между стеллажом и стенкой. Выгородив себе таким образом “cпальню”, Марьяна попросила у меня коробку со спящим Гариком и, заполучив котенка, устроила его в уголке между изголовьем топчана, осыпавшейся стенкой и холодным паровым радиатором. От этой суеты Гарик проснулся, запищал, а когда Марьяна стала гладить и теребить пальцами его нежную пушистую шерстку, уткнулся мордочкой в кожную складку между большим и указательным пальцами и, закусив ее беззубыми деснами, тоненько и часто зачмокал, подергивая белесыми усиками.