Я родился под счастливым созвездием. Благодаря моей внешности меня любили без интереса; но самая бескорыстная любовь заканчивалась издержками. О чем почтенные мои читатели скоро узнают.
На исходе девяти часов я пришёл к крыльцу лицемерки – и кто первый встретился со мною? Саша!
– Ах, как вы замешкались, г- живописец; я час с лишним дожидаюсь вас, – сказала она с радостью.
– Благодарю, милая Саша! Я не смел прийти ранее, – и поцеловал ее в щёчку. – Да разве г-жа меня спрашивала?
– Нет, сударь, мне просто стало скучно; я хотела возвратить ваши червонцы.
– Шутишь, Саша. Я и деньги мои к твоим услугам. – Тут я поцеловал красавицу в розовые губки.
– Шалите, господин живописец!
– Разве тебе противны мои ласки?
– Нет, сударь. Да барыня говорит, что поцелуи от мужчин, есть тяжкий грех…
– Она обманывает, так же как и ты меня.
– Я обманываю?
– Точно! Ты мила, прелестна – ну можно ли поверить, чтобы ты не знала любви! Ваш дом известен, посетителей много; тебя, верно, ласкают?
– Полноте, сударь! Кому здесь приласкать? Все люди важные, почтенные; они занимаются госпожою н пуншем; шутки их самые грубые, – да и барыня сердится, как только заметит, что со мною хотят пошутить, высылает вон, а ночью запирает в маленькой каморке и ключ прячет себе под подушку.
– Бедненькая моя Саша! – Я прижал ее тихонько к груди.
– Точно, сударь, бедная – сирота, не знаю, кто мои родители, вечно взаперти, как канарейка в клетке, никуда не выхожу, и до этого времени, кроме вас, ничего хорошего не видала. Вы одни мне понравились. Только не подумайте, что за червонцы – нет! Я вас так полюбила.
– Милая, невинная Саша! – Я с восторгом прижал к себе красавицу.
– Ах! сударь, тише-тише, вы меня давите. Однако же, право, странно – это не больно и совсем иначе, чем у господина Туманова: он схватит за руки, и кости затрещат… и…
Вдруг зазвенел колокольчик; девушка вздрогнула.
– Ах! Пустите, сударь! Пустите! Барыня кличет. Беда, если замешкаюсь, – она догадается.
Саша, как стрела, пустилась по лестнице; я в приятном восторге еще чувствовал прелесть от прикосновения к невинности; казалось, что дыхание её вливало мне новую душу и нечто больше обыкновенной страсти. Надежда и любовь рисовали очаровательную картину в чувствах моих, но мысль о лицемерке отвратила мечтательное блаженство; я задумался, хотел бежать от пaгyбного места – но бежать и лишиться Саши, стало уже не в моей власти. Голос девицы вывел меня из размышления.
– Пожалуйте, сударь! – говорила она, стоя на верху лестницы, держа свечу. – Пожалуйте! Вас ожидают. – Я не спешил с исполнением, и только по второму зову медленно приблизился к дверям. Саша с приметною досадой их отперла, я бросил на нее взор сожаления, и так сказать, машинально очутился в комнате лицемерки.
В этом месте Антон Иванович положил тетрадь и очки, сказав:
– Друзья! Мне надо перевести дух, стаканом вина промочить глотку – я почти окончил рассказ про первые дни моей юности и беспорядки. Теперь вы услышите про важнейшие происшествия моей жизни, иногда счастливой, и весьма часто несчастной. Я не скрыл своих пороков и преступлений. Ax! Я перенес за них слишком много. Посещение лицемерки переменило обыкновенный род моей жизни, открыло путь, усыпанный, внешне, цветами – ах, эти цветы впоследствии обратились в колючий тёрн.
Повествователь выпил стакан вина, взял тетрадь, посмотрел на приятелей, и продолжал.
