– Надо признаться, сударыня, вы имеете удивительную горничную; я не ждал у крыльца и одной минуты; кажется, она хотела ускорить моё счастье.
– Правда, она исполнительна, только немного простовата и ветрена. Вот видите ли? Можно ли так зевать? Приборы надо переменить, а она смотрит и слушает, будто что-то понимает.
Саша точно стояла в задумчивости, но, услышав выговор, поспешила поправить ошибку; она, схватив тарелки, одною задела меня по виску, а другую уронила на пол.
– Глупая тварь! – вскричала Сенанж. – Ты ушибла гостя! – Она вскочила, и я успел удержать руку, поднятую для поражения красавицы.
– Сударыня, успокойтесь! Я не чувствую боли! Это одна нечаянность, и может случиться со всяким, – простите ради меня!
– Она не стоит того, и часто делает подобные шалости; но вам нельзя отказать. Благодари г-на живописца за милость. – Саша потупила голову; две крупные слезы выкатились из прелестных голубых глаз её; она молчала. – Ты верно онемела? Куда девалось проворство языка? Видите, сударь, ваша похвала не у места: она дура, повеса…
Чтобы прервать вспыльчивость хозяйки и защитить бедную девушку, я сделал удачный оборот и, наливая рюмку, сказал:
– Извините! Я теперь ничего не вижу и не слышу, кроме вас.
Сенанж улыбнулась, раскрыла ротик до ушей, выставила два ряда черных зубов, за учтивость дала мне ногою толчок, и чуть не оцарапала мне кожи; я не остался в накладе и заплатил ей тою же монетою. Подстольные наши забавы дали время оправиться задумчивой Саше; она вышла и бросила на меня взор, выражающий, что рассеянность её происходит от причины вовсе не понятной её госпоже.
– Антоний! Как мне приятна твоя весёлость; она приводит мне на память счастливое время первых дней замужества! Покойник (царство ему небесное), точно так же сиживал напротив меня, как ты – нельзя о том вспомнить, чтоб не рассмеяться и вместе с тем не заплакать о потерянном! – Тут она бросила в меня шарик из хлеба, я сделал то же.
– Шалун! Бросать хлеб грешно! За такую вину ты должен меня поцеловать! – И, не дождавшись начала, схватила меня за уши; чтоб не оставаться без дела, я сделал то же самое – толстое красное ухо Сенанж находилось в моей руке.
Внезапное «ах!» и стук прервали восторги лицемерки; она вздрогнула так неловко, что диван под ней затрещал.
Это была Саша; она несла блюдо с пирожными. Бедная малютка остолбенела, увидев меня так близко от своей госпожи, уронила свою ношу, испугалась, и вскрикнула.
Можно представить бешенство этой женщины: вскочить, вцепиться, осыпать пощёчинами, было для неё делом одной минуты. Увидев Сашу в опасности, я бросился к ней на помощь, и заслонил собою.
– Пустите, сударь! Пустите! не мешайте мне разделаться с бесстыдницей!..
– Ради Бога, успокойтесь! Это безделица, ничего не значит, одна скорость…
– Да, скорость… – перехватила наступающая громада, – эта скорость причиною того, что… разбилось блюдо… – Одышка помешала ей окончить.
– Сударыня, клянусь, преданность к вам Саши стоит пощады, простите!.. Эту милость я постараюсь заслужить верною… – Я не мог окончить начатой лжи, и как необходимость заставляет медведя плясать под дудку скомороха, то я, уберегая милую девицу, сделал над собой насилие – взял потную руку мадам Сенанж и с нежностью поцеловал.
– Антоний! Ты камень можешь тронуть, и показываешь преимущество мужчин над слабым полом! Одна твоя просьба обезоружила гнев мой. Хорошо; я её прощаю, сядем по прежнему. – Тут Сенанж захохотала весьма натурально. – Послушай, глупая девчонка увидев нас так близко, может подумать Бог знает что. А дура не понимает, о чем шло дело. А ты теперь поди в свою комнату; я сама здесь всё уберу, и если понадобишься, приду за тобою.
