Сын продолжал судорожно дёргаться, извиваясь в материнских руках ушлой змеей. Удерживать его становилось все сложнее, даже не смотря на связанные конечности. Она держала настолько крепко, что впилась пальцами с маникюром в кожу мальчика. Это был первый раз за всю ее жизнь, когда она пожалела, что ее ногти хорошенько не подстрижены, что у неё хороший и аккуратный маникюр – а за этим она следила со всей тщательностью, поскольку всегда считала, что показывает «товар лицом». Но сейчас из-за длинных ногтей на коже сына оставались лиловые кровоподтёки, из-за чего материнское сердце обливалось кровью, а на глаза наворачивались слёзы.
Марина чувствовала, как от ребёнка исходит жуткий жар. Такой, в каком не было ничего общего с температурой при простуде или гриппе. Ее сын горел, напоминая поверхность раскалённой сковороды. Кинь на его кожу кусочек сливочного масло и она заскворчит… Сама Марина вся взмокла и то и дело вытирала струящийся по лбу пот тыльной стороной ладони.
Все это время рядом с Мариной стоял Семён, совершенно потухший и потерянный, вот-вот готовый окончательно сдастся. Она осознавала, что ее супруг беспокоится о ребёнке, переживает всем своим большим сердцем, но знала Марина и другое – это из-за Семена они встретились с ЭТИМИ ужасными людьми. И на глазах Семена все это время были как шоры надеты, он не хотел ничего понимать и не видел в этих людях никакой угрозы для их семьи. Он верил менту и его прихвостням и делал все то, что ему говорят, делал охотно и послушно. Но разве не из-за этого мента они полезли на крышу и потеряли столь драгоценное время. Если бы не ночевка здесь, совершенно ненужная, так Марина бы давно добралась до ближайшей городской больницы и там бы их сыну непременно помогли, не могли не помочь. Доктора бы откачали ее ребенка, назначили бы ему лечение. Но ведь в любой терапии важнее всего время – не упустить момент, когда больному еще можно помочь. Неужто Сема это не понимал! Видимо нет, раз из раза в раз продолжал твердить, что за помощью надо обратиться не к врачам, а к Палычу! За все это Марина испытывала к Семену злость и не подпускала к ребёнку и к себе. Пусть прочувствует, пусть разделит с ней материнскую боль. Он же отец, в конце то концов, почему она должна тянуть эту ношу только на своем горбу!
– Марин, – Семён вот уже в который раз попытался завести с женой разговор. – Как он? Позволь мне до него прикоснуться. Ты разве не видишь, что я переживаю, не поступай так со мной!
– Он горит, огненный весь, – Марина ответила нехотя и после паузы в несколько секунд. Но стало легче, сын на время прекратил выворачиваться и снова успокоился. Глаза полуоткрытые, но он спит. Зрачков не видно, а цвет у белка неестественный – жутко-кроваво-красный. На кончиках губ подсыхает желтоватая пена, которая выходит изо рта сына при каждом новом приступе. Пера эта имеет резкий и неприятный запах, от которого тянет вырвать.
Семён попытался подойти ближе, но Марина отвернулась вполоборота, словно бы пряча сына от отца.
– Не лезь! – прошипел она, как гадюка. – Иди к своим этим друзьям…
– Мариночка, прекрати так делать, пожалуйста, я папа…
– Ты не видишь ему плохо!
Сёма замер, опустил медленно руку, которой хотел дотронуться до лба мальчика. Перечить супруге он не хотел. Возможно тоже думал, что она знает, как сделать так, чтобы сыну стало легче и лучше. И если Марина говорит, что отцу не стоит прикасаться к сыну, то так тому и быть. Но другое Семен понимал отчетливо – все эти помыслы жены о том, что им следует отвести сына в ближайшую больницу… все это не более, чем глупость. Он понимал, что никаких больниц в Ростове отныне не осталось и не тешил себя пустыми надеждами.
