– Я не сказал, что она права, я лишь сказал, что ее можно понять, – говорил Махта.
– Можно понять, что навлекает на себя беду? Пусть ей плевать на нас, но себя-то она должна беречь? Тахе права, надо что-то делать.
– Вы не даете ей шанс. Ты прекрасно знаешь, что происходит с девочками после детского дома. У них нет будущего. Только единицам удается вырваться, и то при помощи кого-то. Она боится, и правильно делает, потому что чувствует, что ней поиграют и бросят. Нет ничего больнее, когда тебе дали надежду, а потом отняли ее.
– Махта, ты хочешь подставить семью? Хочешь погубить своих сестер, свою мать? – Руби не сдерживал эмоций.
– Я хочу справедливости.
– Какой еще справедливости? – возмутился мужчина.
– Ты взял на себя ответственность, когда забирал ее из пустыни. Будет справедливо, если ты доведешь все до конца.
– Я ей ничего не обещал.
– Ты ей ничего не сказал, но ты ей дал надежду.
– Это твои фантазии.
– Нет, отец, это твоя ответственность за твои слова мне. Ты учил меня быть мужчиной, ты мне говорил, что надо отвечать за свои поступки, что мужчина, это тот, у кого совпадают мысли, слова и поступки. Ты хотел меня научить тому, чего сам никогда не делал?
– О чем ты говоришь?
– Тогда, когда ты меня забрал из той проклятой тюрьмы, я был ни в чем не виноват. И эти шакалы пытались убить меня, только ради своего места. Нет никакой причины, кроме места, которому они служат. Из-за которого они не просто называют людей падалью, а убивают их, и меня чуть не убили. Ты сказал мне молчать, чтобы выжить. Но ты хотя бы не выставил меня за дверь. Теперь Зура. Она не сделала ничего, она даже не попросила у них чего-то, что они не должны делать. Она попросила найти своих родителей, она попросила уважения к мертвым. Разве мы не уважаем память к мертвым, разве это не традиция нашей общины? Почему община не требует справедливости?
– О какой справедливости ты постоянно твердишь? – цедил Руби сквозь зубы.
– Самой обыкновенной. Если люди выполняют свои обязанности, то и охрана должна выполнять свои.
– Справедливость – это ерунда, которую говорят людям, чтобы они считали свое подчинение не таким позорным, каким оно есть на самом деле.
– То есть, этому ты учил меня все это время? – ошарашено смотрел Махта на отца.
– Добро пожаловать во взрослый мир. Тебе пора вырасти, сказка закончилась, – Руби поднялся на ноги и собрался уходить, – настала реальность.
Зура встрепенулась и быстро пошла к себе в комнату, по ее щекам катились слезы. Ее хотят отдать в детский дом, но она этого не позволит. Она убежит, никто не заставит ее сидеть в клетке.
На следующее утро после этого разговора ей никто ничего не сказал. Но за завтраком не было особых разговоров. В воздухе висело напряжение. Зура поглядывала на Махту и Руби, они за время завтрака так на друг друга и не посмотрели. Зура впервые обратила внимание на Махту не как на часть семьи, а как на отдельного человека. Махта был слегка несуразным парнем, постепенно превращающимся в мужчину, но сейчас он казался ей как никогда симпатичным. Он был добрым и сильным. Он был человечным. Он хотел влиять, а не слепо подчиняться, хотя в нем и боролись страх с решимостью. Он бы понравился ее родителям, потому что они любили самостоятельность.
После того, как все поели, Зура помогала убирать со стола. Она тайком положила себе в карман немного орехов, изюма и булочку. Теперь она постоянно носила в кармане еду. На пути в бани она старалась запомнить каждую дверь, чтобы понимать, в каком направлении она идет. Недалеко от бань был выход из города, и она уйдет через этот выход, как только узнает, что ее собираются вести в детский дом. Но она не слышала ничего такого, хотя была постоянно на чеку и старалась ухватить любой разговор в доме. Так прошло около месяца, однажды в доме появились строители. Они делали замеры рядом с ее комнатой, когда она вышла из нее утром.
