Крови было много. Без единого резкого движения я смотрела, как всё это капало, и соображала: а как теперь с таким лицом встречаться по делам с людьми и как теперь правой писать?
…Потом, промыв раны и хвативши водки, мы с хозяйкой ближе к утру ревели на два голоса. Обе на ту же тему: почему жалеем всех, а не себя?
Я, помню, ревела о своём ребёнке. Которая тоже вот так: лезет обняться, а обнимешь – укусит… и потом уже не можешь любить… а щенком была – любила… она меня, я её… разве может собака не любить своего шарика…
Мы синхронно утирали водочные слёзы. Пёс больше не лаял. Лежал в углу. Потом ходил за мной, вилял хвостом. Ночью попытался клубком лечь рядом. Я тихо сказала: уйди. Сразу ушёл.
…Хотя бы этому должна научить жизнь: не иметь больше дела с тем, кто легко забывает причинённое зло. Не надо помнить – но и близко быть больше не надо.
Не только зло способен подсознательно забывать человек. Также и радость, которая кончилась горем. Так и я не хочу помнить свою Джесси. Да мало ли чего не хочешь помнить.
Она была бродячая. Скелет, покрытый шерстью. Была раньше чья-то: знала команды. Столько в 90‑е было брошенных – самых породистых собак. Когда я её откормила, вылечила, вычесала – Джесси стала самой красивой колли в округе.
Она вовсе не была доброй, не была мирной. Привыкла обороняться и давать бой – собакам, людям… точнее, детям. Только по этому признаку я поняла, почему не видит её глаз.
Мне сразу встала лапами на плечи. И я сказала: «Пёсик. Пошли со мной».
И в этот же вечер она тяпнула мою дочку. Не сильно, нет – окусилась. Чтоб не лезла.
– Ты привела бешеную собаку! – орала дочь. Но через несколько минут Джесси уже лизала ей руку. Извинялась. Колли поступают по ситуации!
Я же с ней могла делать что угодно. Раскрывать руками пасть и совать лекарство. Укладывать на бок и вычёсывать от ушей до хвоста, потом за все четыре лапы переворачивать на другой бок. Я никогда не играла в детстве в куклы. И всю жизнь хотела собаку.
– Ты её любишь, а меня нет! – скандалила дочь. – Она мне не хамит, – отвечала я.
…Она бежала на прогулках впереди – и было чем любоваться. Почему мне всегда хотелось, чтобы впереди бежала собака? Ей шло любое время года. Особенно осень.
Когда приходилось ненадолго уехать, она снова худела и теряла шерсть.
Нет, она вовсе не любила меня. Я была – обслуга, лекарь. Не хозяйка. Над ней не могло быть хозяйки. Как и хозяина надо мной.
Она редко лаяла: только в сумерках или в лесу, если кто-то неправильный приближался. Но думаю – в реальной опасности она бы не защитила. Есть люди и звери, не знающие команды «фас».
Зато её любила я. Нас держит в жизни любовь – она вовсе не должна быть взаимной.
Любить – ещё и стараться понять. Создать общее… или поддержать, даже когда не понимаешь. А колли – пастушьи собаки. Загонщики. В воду Джесси было не затащить, даже из ванны выпрыгивала махом! Но вот пришла мне блажь поплыть через ночное озеро – и вдруг услышала: плывёт за мной…
Колли ведут себя по ситуации. И не могут вынести, когда распадается стая…
Джесси начала умирать, когда рушилась наша семья. Когда муж и дочь орали друг на друга, она залезала под стол. Под мой журнальный столик. Такая большая – под маленький столик. Только в это время она начала мне мешать: сяду работать – подойдёт и мордой отбросит правую руку: пойдём отсюда!
Джесси заболела тоже в предзимье, в такую же морось и первый снег. Я знала, что она умирает. Но делала всё: травы, уколы, лекарства, говорила с ней, обнимала. Она не могла уже лежать: мешала больная печень – сказалась бродячая жизнь. Она только ходила за мной из комнаты в кухню и стояла ночью у дивана.
