(
баснь или
ста́рину18) или бабьи песни?
Мать, наконец, закончила подавать на стол, села сама напротив Власа, взяла ложку и замерла.
Его ждёт, – понял Влас.
Семья Смолятиных уже давно во многом жила дворянским побытом, и у каждого была своя чашка, не надо было по очереди запускать ложку в общую миску, дожидаясь старшего. Но в каждую выть19 всё равно все ждали, пока не начнет есть старший.
Старшим сейчас в доме был он, Влас.
Перекрестясь, он крупно откусил от ломтя (тминная кислинка приятно ущипнула язык), зачерпнул ложкой щи из миски и отправил в рот – осторожно, чтобы не обжечься. Остальные тут же застучали ложками – братишка с сестрёнкой торопливо, мать – степенно, то и дело поглядывая на старшего сына, словно любуясь.
Может, и любовалась.
Влас старался не вникать, чтобы душу не травить. Не сегодня, завтра всё равно уезжать снова. В этот раз – надолго. На год, не меньше.
Говядина уже была старовата – последние куски добирали с ледника в погребе. Заметив, как Влас старательно жуёт, мать сказала негромко:
– Мясо почти закончилось, прирезал бы барана, что ль?
– Вечером, – кивнул Влас, подчищая ложкой в миске.
Старшие заговорили, и младшие восприняли это, как разрешение.
– Влас, а ты в море батю не видел? – спросил Артёмка, отложив ложку. Глядел на старшего брата во все глаза, с нескрываемой завистью – уже трижды ходил брат в море на всё лето. Иринка рассмеялась:
– Глупый, – укорила она. – Море же большое!
– Видел, – улыбнулся Влас. – На Матке виделись. Не пустило их море Карское. Скоро и воротятся, пожалуй.
– Опять, значит, скоро мамке ветер дразнить идти, – засмеялась Иринка.
Влас глотнул приостывшего взвара из клюквы, брусники и морошки с сушеными яблоками, покосился на мать:
– Никак ходила уже, мам?
– Сегодня ходила, – усмехнулась мать, глядя в сторону – знала, что ни Логгин, ни Влас бабьих гаданий не одобряют. – И таракана пустила в море, и флюгарку поленом била…
– И двадцать семь плешивых поимённо насобирал? – Влас улыбнулся, снова отхлёбывая взвар.
– Насобирала, – кивнула мать, и взгляд её вдруг стал жалобным. – Когда теперь?..
– Завтра Спиридоновы люди в Архангельск на карбасе бегут, и я с ними, – отводя глаза, сказал Влас. Матери вовсе незачем было знать, что замыслил сын – что в Питер он собирается вовсе не через Архангельск, как все здравые люди, а через Онегу, Осударевой дорогой.
Она вздохнула. Сказала осторожно и жалобно:
– А может, всё же…
– Мама! – звонко сказал Влас, со стуком отставляя большую глиняную кружку. – Ну сколько можно уже!
Мать замолкла.
Отвернулась.
Больно и жалко отпускать дитя из дома во взрослую жизнь.
А не пустишь – кем он станет?
Никем.
А потому – надо.
Жизнь такова.
