Под его полкой, прикрывшись простыней, спала мама. Сёстры тоже спали, одна на нижней полке, другая на верхней напротив Диминой. Эта поездка на непривычно дальнее расстояние вызывала в мальчике смертельную тоску и скуку.
«Сколько же ещё придётся тащиться до Ростова в этой душегубке? – подумал он, переваливаясь со спины на правый бок и глядя в проход вагона через открытую дверь. – А как хорошо было на рыбалке с папой! Сколько мы с ним рыбы поймали, не счесть. Сазан потянул при взвешивании дома на семь килограммов. Сом, попавшийся к утру на «донку», – на шестнадцать! Я поймал спиннингом утром щуку на целых три кило. Конечно, улов мой был поскромнее папиного, но он похвалил меня, а щуку, за её размеры, назвал крокодилом!»
Вдруг, из прохода, послышался женский голос, полный скорби и слёз. Его обладательницу Дима не видел, но то, что она говорила, заинтересовало мальчика. Речь шла о бушующей на Донбассе гражданской войне.
– У нас была большая семья, – говорила женщина дрожащим голосом. – Я, сестра и семь братьев… Я самая младшая. Все с семьями жили в одном селе. По праздникам собирались в родительском доме. Больше двадцати человек садились за стол. В селе завидовали нашей дружной семье. А уж детишек сколько народилось в семьях наших – не счесть! А что сейчас осталось? Сестра с мужем и детьми погибли в первый же обстрел нашего села. Шестеро братьев, один за другим, полегли, встав в ряды защитников Донбасса. О седьмом брате никаких известий нет. Кто-то сказал, будто в плену он у украинцев. Там и замучают его до смерти. Вот я собрала детей своих и всех в живых оставшихся племянников и всяческими правдами и неправдами вывезла в Россию.
– А сейчас куда едешь? – спросил какой-то мужчина.
– Да вот, в Меловое, к тётке Дарье еду, – вздохнув, ответила женщина. – Оттуда как-нибудь на Луганщину, в село родное доберусь. Там у меня ещё три снохи остались. Хочу в Россию их сманить. Всё одно держаться там больше не за что. Все хаты порушены обстрелами, а люди живут в погребах да сараюшках, горемыки несчастные.
– А родители? Живы ли ещё родители твои? – полюбопытствовал собеседник.
– Да какой там, – вздохнула, отвечая, женщина. – Отца с мамой снарядом в огороде на куски разорвало, хоронить нечего было. Четыре снохи тоже на кладбище переехали.
– И как в России вам живётся? – спросил мужчина. – Не жалуетесь?
– А чего нам жаловаться, – вздохнула женщина. – Слава богу, все сыты, обуты, одеты. В село нас небольшое поселили, работу подыскали, детей в сад и школу устроили. Живём потихонечку. Главное, не бомбит нас никто и смерть на каждом шагу не подстерегает.
Как только женщина замолчала, Дима вдруг остро почувствовал жалость к ней и ком горечи подступил к горлу. Родители не раз рассказывали ему и сёстрам, как хорошо жилось в союзных республиках, когда они были маленькими.
– А у меня две дочери было, – заговорил после длительной паузы мужчина в коридоре. – Их сейчас уже нет. Я до переворота в Донецке на шахте работал. Дочки выросли, вышли замуж, по двое пацанов у каждой. Счастливо жили, не на что жаловаться, – он тяжело вздохнул и продолжил: – А вот теперь я один остался. В тот день, когда супруга моя, Степанида, померла, царство ей небесное, дочки в агентство пошли о похоронах матери похлопотать. А в это время бандеровские выродки по городу из фосфорных снарядов вдарили… Пожгли дочек моих и всех, кто на улице рядом с ними оказался. Теперь я один остался с четырьмя внуками на руках. Вот и решил переехать в Ростов к сестре жить, от войны проклятущей подальше. Уже два года прошло, а внучек младшенький всё ещё кричит во сне: «Мама! Мама! Вон бомба летит! Мама! Мама! Беги! Прячься!».
