Госпиталь. В прихожей дребезжит звонок: это подъехала машина, чтобы вести меня в госпиталь. Мы долго едем по вечернему городу. Потом отец несёт меня по каким-то полутёмным длинным коридорам и, наконец, вносит в очень светлую комнату, всю заставленную непонятными сверкающими предметами. На потолке висит громадная люстра, которую тут же включают. Свет в комнате становится ещё ярче. Меня раздевают, почти совсем, и укладывают на стол под эту яркую люстру. Свет сильно слепит глаза, я начинаю бояться и тихо прошу отца уехать домой, где остались Рекс, мама и бабуля. Но отец показывает мне кулак и молча заставляет лежать молча.
Женщина в белом халате быстро делает мне укол в попу, а потом подходит врач. Отец тихо объясняет мне, что это хирург. Я впервые слышу это слово, поэтому не знаю, что будет дальше. Хирург тоже в белом халате, в очках и с маленькой смешной бородкой. Он осматривает моё лицо, осторожно щупая твёрдыми пальцами, и смеётся:
– Ну что, герой, хорошо покатался? - . А потом добавляет:
– Ничего, сейчас мы тебя заштопаем, и будешь совсем как новый.
Потом велит женщине в белом промыть мою рану и обколоть её уколами. И мне это совсем не нравится. Но меня никто не спрашивает, и белая женщина вонзает шприц несколько раз. Вокруг раны. И я вдруг перестаю ощущать свой подбородок и губы. Как всё равно их нет. И пугаюсь, что мне их уже отрезали. Но рядом стоит отец и держит мою руку, и поэтому мне не очень страшно. Я знаю, что отец меня обязательно спасёт от белой женщины и бородатого, который оказался её родным братом, потому что назвал её сестрой.
Хирург сначала берёт острый узкий ножичек и тонкие кривые щипчики, и, копаясь в моей ране, что-то там отрезает и кидает в железную банку. Потом промывает желтой водой и берет кривую иглу с длинной тонкой ниткой. Я закрываю глаза, чтобы не видеть. Но всё равно ощущаю, как бородатый сшивает края раны, протыкая их насквозь. И мне кажется, что он сошьёт мои губы на совсем, и я не смогу говорить. А как же мы будем спорить и ругаться с Сашкой? И школа, в которую я мечтаю пойти?
Когда меня мама брала с собой на городской рынок, я видел немых людей, которые объяснялись знаками, так быстро показывая друг другу фигуры из пальцев, что ничего не было понятно. А ещё видел одноногих и одноруких инвалидов войны. И совсем без ног, которые всё-таки ездили на таких маленьких мосточках с колёсиками-подшипниками, отталкиваясь от земли не руками, а специальными деревянными штуками. И я, лежа под иглой бородатого, вдруг так ясно представляю себя с зашитым ртом и почему-то без ног на подшипниках, что слёзы льются сами собой.
Бородатый продолжает зашивать, обзывая меня всякими ласковыми словами. Это он меня утешает. И я потихоньку привыкаю и успокаиваюсь. Хирург штопает меня долго. Он накладывает на мою губу и подбородок много швов. И говорит, что задета кость в подбородке, и что он мне её почистил. Через несколько дней меня надо снова к нему на осмотр, а потом уже не надо, потому что к нам домой придет та самая женщина в белом, которая оказалась его сестрой – надо же! – и вытащит у меня швы прямо дома. Зубному врачу показывать меня не обязательно, потому что два поломанных зуба – молочные, и скоро сами вылетят. Их вытолкнут новые зубы. А ещё бородатый говорит отцу, что я держался как герой, потому что не орал, и что шрамы украшают настоящего мужчину.
