– Хм. Сергей Васильевич, да Вы ретроград! Губите на лету мои попытки выдать желаемое за действительное и придать манускрипту исключительную научную ценность, – Ердоев опять рассмеялся и закашлялся одновременно. – Простите, – постучав себя по груди и успокоив кашель, он отпил чаю, – давно уже пора бросить курить. Вы правы. Но так хочется верить в чудо. Тем более, настолько похожее на правду.
– У меня в последнее время столько чудес в жизни, что уже и не знаю, куда от них прятаться… – Кузнецов махнул рукой, – ладно, это лирика. Профессор, как бы не печально, но, скорее всего, манускрипт – очередная подделка мошенников. Нам в руки попало фото ещё одного пергамента, что пытался продать наш фигурант. Вот оно, – Сергей положил перед собеседником фотографию второго листа из найденного в подвале футляра.
Перед вылетом он сфотографировал оба пергамента и уже в Душанбе, попросил местного офицера по спецтехнике проявить плёнку и распечатать снимки. К сожалению, письмо на первом листе сохранилось намного хуже и на фотокарточке вообще не читалось. А вот текст второго листа, с заклинанием на древнеперсидском языке, оказался вполне разборчив. По крайней мере, уже известные ему слова, Сергей прочёл довольно легко.
Ердоев поднёс снимок ближе к настольной лампе. Сам наклонился к нему, чуть ли носом касаясь глянца фотокарточки. Затем взял лупу и с минуту разглядывал древние знаки.
– Ну, с высокой долей вероятности, – медленно вымолвил учёный, не отрываясь от изучения текста, – могу сказать, что автор использует в письме как минимум три языка… а, не – даже четыре! Вот эти последние строки, гарантированно на древнеперсидском. Я прям сейчас их прочту, – он как ошпаренный подскочил со стула и в несколько шагов подлетел к шкафу, откуда вытащил обветшалый словарь.
– Сразу возьму и греческий, – улыбнулся он, развернувшись назад, на полдороги к столу, – один из языков, древнеэллинский. Сергей Васильевич, заварите ещё, пожалуйста, чайку, пока я вожусь с переводом. У Вас же есть время, надеюсь? С древним фарси я справляюсь минут за пятнадцать, здесь всего четыре строки, – и, не дождавшись ответа, с шумом раскрыл толстенную книгу.
Но только он начал работать, как внезапно хлопнул ладонью по словарю и, восторженно ухмыляясь, уставился на Кузнецова:
– Ахуна Ваирья! – громко воскликнул Ердоев, – Как наилучший Владыка! Я перевёл начало, и дальше можно не утруждаться – это главная молитва зороастрийцев. Аналог «Отче наш» у православных христиан или Намаза у мусульман. Так, а сейчас посмотрим, что здесь у нас за словечки на древнегреческом, – профессор вновь почти упёрся носом в фотоснимок.
Кузнецов сидел молча, уставившись в блестящую лысину пожилого мужчины, обрамлённую, как венком, седыми волосами.
– Что Вы сказали? – неожиданно Ердоев поднял взгляд.
Сергей тряхнул головой, сам не заметив, как произнёс последние слова молитвы, почему-то запавшие ему в голову сразу после первого прочтения:
– Мне удалось перевести эти строки тоже, правда, я решил, что это, скорее всего, какое-то заклинание, – подполковник растерянно смотрел на собеседника.
Тот улыбнулся:
– Нет. Это как раз молитва. Любой бехдин знает её с детства. А последнее слово «дригу», кстати, означает не просто бедный. Скорее всего, ближе будет иной перевод. От него происходит современное «дервиш» – последователь суфизма, самого загадочного и мистического направления ислама. И вот дервиш, уже переводится и как нищий, и как набожный, смиренный человек, идущий путём духовного развития. То есть «пастырь бедных», правильнее будет перевести, как пастырь… не знаю, верующих в Бога, наверное. Ну, как-то так, – и вновь склонился над текстом.
