У кассы я порылась в чужом кошельке и, вытащив десятку, попросила:
– Дайте четыре пятачка.
– Чего? – рявкнула из окошка старуха. – Какие пятачки?
– Для автомата, – ответила я. – Хочу в метро попасть.
– Ты, милая, никак проспала пять лет, – неожиданно ласково ответила бабка, – теперича карточки, и на твои денежки могу дать на две поездки.
Я кивнула и через секунду держала в руках бумажный прямоугольничек. Ехать оказалось минут двадцать, и дом стоял недалеко от метро, в глубине за телеграфом. Радуясь, что так легко достигла цели, я позвонила в дверь. В ответ – тишина. Пришлось нажать кнопку снова, в «глазке» мелькнула тень, словно кто-то разглядывал непрошеную гостью.
– Вам кого? – глухо донеслось из квартиры.
– Здравствуйте, Костя, – вежливо сказала я, – мы с вами незнакомы, но не волнуйтесь, открывайте. Меня прислала Катя за черным портфелем, кожаным.
Приоткрылась неширокая щель. Я продолжала улыбаться изо всех сил.
– Подожди, – велел голос, и дверь захлопнулась.
Подивившись на странную манеру принимать гостей, я прислонилась к косяку. Дверь вновь приоткрылась, и рука, на запястье которой сверкнули дорогие золотые часы, просунула нечто, больше похожее на планшет.
– Бери и уматывай.
– Большое спасибо, – ответила я.
Дверь хлопнула. Нет, все-таки в нашей стране много хамов!
У метро торговали хот-догами. Бойкая толстая тетка, уже успевшая нацепить валенки, подмигнула мне и крикнула:
– Горяченького не хочешь? Иди, с горчичкой!
Я демонстративно отвернулась, подобную дрянь, набитую токсинами, не возьму в рот даже под страхом смерти. Все-таки одежда играет огромную роль: когда выходишь в красивой норковой шубке из «Мерседеса», наглые торговки не бросаются с предложением купить малосъедобные продукты.
До «Динамо» я добиралась минут пятнадцать, хорошо хоть, не понадобилось делать пересадку. На платформе на скамейке сидела Катя, около нее пристроился крупный мужик, просто гора. На толстой, колонноподобной шее красовалась маленькая, плоская, словно змеиная, голова. При виде меня Катя не встала. Лицо ее выглядело изможденным, каким-то серым, глаза глубоко ввалились, губы побледнели. Хозяйка казалась больной и какой-то пришибленной.
– Давай! – велел мужик, увидев, что я притормозила возле Кати.
– Отдай ему портфель, – прерывающимся шепотом пробормотала женщина.
Я протянула планшетик. Толстяк ухватил вещицу левой рукой и, неловко орудуя, открыл. Правая рука его неподвижно висела. Инвалид, значит.
– Ну, падла, – прошипел мужик, показывая абсолютно пустую сумку, – ну дрянь, обмануть решила.
Катя побледнела еще больше и опять шепотом спросила:
– Это тебе дал Костя? Внутрь заглядывала? Ничего не потеряла?
Я почувствовала себя оскорбленной до глубины души. Ну за кого меня принимают?
– Именно Костя и именно данный портфель. И потом, я не имею привычки лазить по чужим сумкам.
– Закрой хлебало! – велел мужик.
Я осеклась.
– Это вы мне?
– Тебе, вошь убогая, – последовал ответ.
Катя вздрогнула и сказала:
– Он обманул меня.
– Нет, кисонька, – неожиданно ласково пропел толстяк, – это ты меня обманула, и знаешь, что тебе за это будет?
Катерина напряглась, в ее больших голубых глазах плескался откровенный ужас, но голос звучал твердо:
– Отпусти меня, привезу сама.
– Три ха-ха, – заржала туша. – Нашла дурака! Нет уж, пусть эта ищет.
В мою сторону ткнулся сарделькообразный палец с довольно грязным ногтем, на котором нелепо, будто седло на корове, выделялся вульгарно дорогой золотой перстень с крупными камнями, издали сильно смахивающими на брильянты.
