– Как? – вырвалось у Конебрицкого.
– Маркелыч! – крикнул Прыга в сторону закрытой двери.
– Да он глухой, чего ты ему орешь? – остановил Коську Конебрицкий.
– Это он тебя не слышит, а меня…
В это время открылась дверь.
– Ты меня звал? – спросил старик.
– Скажи этому скесу, – указал он на Константина, – как ты придумал проверку им замастырить.
Дед незнакомо ухмыльнулся.
И тут Конебрицкий ужаснулся: он действительно видел его среди членов комиссии. Только борода у него была в ту пору черная.
– Давай, иди! – махнул на старика Прыга, а Косте сказал: – Больше того, у вас в институте тоже работают наши люди. И вообще, ты у Мюллера под колпаком!
Он нехорошо засмеялся.
Если честно, кое-что Конебрицкий понимал. Чем больше вживался он в новую должность, чем ближе знакомился с теми, кто возле него обретался, тем больше понимал шаткость позиций, на которых ненароком оказался. Ибо в многочисленных филиалах их института творилось что-то непонятное и темное. Подпольные цеха шуровали нечто днем и ночью. Об этом ему как-то намекнул начальник одного из них – с быкоподобной головой, флегматичный тихий алкоголик.
«Как выпьешь, – говорил он, – так душа обнадеженнее любит».
Прыга поднялся, и они вышли во двор. И только тут Костя заметил на белой стене нашлепки бурой грязи.
Хотел позвать Маркелыча, но Прыга его остановил:
– Это знак, что ко мне приходили.
И он, сперва запев: «Там на вершине жил гульливый ветер Степка Разин», неожиданно молодецки свистнул.
И к даче подошли трое.
О чем-то с ним пошептались, и он тут же вернулся к Конебрицкому. В руках у него было копьевидное тело рыбины.
– На, ушицой побалуйся! – протянул он рыбину Косте, а сам подошел к чернопенным по ранней весне кустам и беззастенчиво справил малую нужду.
Когда-то тут, наверно, скошенно слезились травы. И вообще окна цвели крашеными наличниками. И, нежа гальку, лениво поплескивала в озерке волна.
Рядом оказался глаз Прыги. Склера – «на взводе», значит, выпивоха.
А тут держался. Но более полутора стаканов освоил. Остальное так и осталось в разлитости.
– Хоть ты и чахленький цветочек, – неожиданно заговорил Прыга, – но выживешь. Мы тебе не дадим углохнуть, потому как ты нам нужен.
– Но зачем? – опять взмоленно вопросил он.
Кажется, его никто не просил, но Маркелыч сюда – во двор – вынес им по чашке чаю. Чай был сильно настоенный, почти черный.
– Незадавшаяся юность – это еще ничего, – начал Прыга. – Да и не получившаяся молодость – тоже. Но надо уже сейчас думать о царствии небесном.
– Зачем?
– Чтобы чувство забытости не преследовало.
Он игриво теранулся о его плечо и вдруг признался:
– А ведь я сперва хотел тебя опетушить.
– Как?
– Сурен, где ты?! – крикнул он в гущу тех самых кустов, возле которых они стояли.
Вышел здоровенный носатый верзила.
– Вот этот кадр и должен был тебя опустить.
– Опустить? Куда?
– Сперва на четыре кости, а потом и в преисподнюю. Или попробовать?
– Что ты?! – замахал руками Конебрицкий.
– Так Сурен должен был тебя харить при свидетелях, потому и они наличествуют.
Он хлопнул три раза в ладоши, и уже из-за соседнего куста вышло несколько девок, которые, он только не помнил где, работали у него.
Конебрицкий опущенно расслабился.
– Ладно, линяйте все! – прикрикнул на собравшихся Прыга и Косте сказал: – Как говорил мой дед на бабку: «Заегозила было, да получила в рыло!» Ваши скесы дюже егозят. Не только понт, но и верхушку держать стремятся. Но мы этого не потерпим. Потому не делай из своей морды прошловечный лапоть, первенство должно быть за нами. Пусть ваши цеховики упираются и вы там кипешитесь, но пока в одно не сольемся – жизни вам не будет.
