И тут вдруг явилась теща с тестем.
– Услышали, что ты тут томишься, как на выселках, – сказала мать Розы Дора Ильинична. – Вот и приехали. Небось не выгонишь.
И старики – друг перед дружкой – расстарываться на все сразу: она – за молоком, он – за квасом, она – в лес, он – по дрова.
– Этот дуб, да пожалеем его, – кричала теща, – бездетен: рядом не идет не то что плечистый, а вообще никакой подгон, голо, одни грибы нарывами торчат, и то сплошь несъедобные!
Потешные старики. Не выходят из дома, пока не доспорят дуб с осиной, и не сгаснет ветер.
– Не будем им мешать, – говорит тесть.
Тут у Авенира настоящая расслабуха. Он никого не знает, и его, слава богу, никто. Благодать.
Правда, ему тут надавали всяких и разных адресов. Но это он востребует тогда, когда обрыднет быть одному.
Вот пошлялся он по набережной, попил сочку, посмотрел: на бухточке – перед публикой – выпендривался каноец. Стащил лодку на воду, неловко вскочил на нее и заспешил веслом, забалиндрасил.
В пансионат, который недавно, говорят, был гостиницей, явился нагулявшим аппетит. Пообедал. Взял книжку, вышел на балкон. Попытался читать. Про себя отметив, что читанное вчера чуть ли не сразу забывалось, а черт-те когда вталдыченное, как ржавчина, въелось, как понятность, надиктованная тупым повторением. Ему один полковник рассказывал, что однажды, не просыпаясь, разобрал и собрал пистолет.
Стулья в его номере были массивные, словно имеющие президиумные отличия. А на одном из них были выжжены вензеля – «К. М.».
Авенир с балкона, где было устроился для чтива, зашел в комнату, налил себе пепси, подбавил туда вина. И только устроился, чтобы продолжить чтение, как уронил взор вниз. И – под шелушащимся стволом сосны – увидел машину с задранным капотом и рядом – всю в белом – девушку.
Она копошилась в моторе, и руки у нее были выватланы чуть ли не по локоть. Мелодично позвякивали ключи.
В машинах он не разбирался. А вот в женщинах…
Он заерзал в предчувствии, что, может, это особая историческая судьба.
Вспомнилась одна красотка, которая повстречалась на набережной. Такую надо видеть только один раз в жизни. Два – уже перебор. И, коли в тебе есть хоть капля ума и сердца, обязан заговорить стихами. Примерно, выдать такую строчку:
Прошла, обожгла красотой!
На ней тоже было надето что-то белое, в обтяжечку, напоминающее комбинезончик, с двумя вырезами – от горла к грудешкам и – чуть ниже – от повздошья к животику. В первом вырезе золотая цепочка венчалась крестиком, а на пупочке поигрывала на солнце этакой кокетливой подковкой.
Наверно, он спускался только затем, чтобы увидеть противоположность той, что встретил на набережной. Ему нужны были разочарования. Причем немедленные. Ибо потом он заболеет тоской того самого «чудного мгновенья», которое прорвало Пушкина на массу замечательных стихов. Но, поскольку к поэзии он был не то что равнодушен, а несколько глуховат, потому довольствовался прозаическими восхищениями и, главное, тем молчаливым созерцанием, которое порой доводило его до абсурда.
