Маня и Волк - страница 8

А еще этот дом я как могла прятала от родителей. Изначально, когда его покупала, я, конечно, решила, что ничего им не скажу, но в глубине души такой уверенности не было. Я подумывала пригласить их в гости через пару месяцев, но теперь, с каждым прожитым днем, пускать их на свою территорию хотелось все меньше. Мама восприняла это как личное, самое тяжелое оскорбление. Сначала она со мной не разговаривала месяц, а отец и сестра на регулярной основе информировали меня о состоянии ее здоровья, хотя я не спрашивала, но они, очевидно, всеми силами пытались пробудить мою совесть к жизни, перечисляя перечень обострившихся заболеваний, спровоцированных моим бессовестным поведением, и мне правда было стыдно и неловко, я писала маме, пыталась даже несколько раз ей позвонить, но все заканчивалось ссорами и фразой «ой живи как хочешь!», но почему-то «жить как хочешь» все равно оставалось преступлением, несмотря на формальное разрешение.

Ситуация словно чирей росла день ото дня и зрела, готовая взорваться, и каждый день я подумывала сдаться, написать маме и пригласить в гости, но потом садилась на пенек, который не хватало сил выкорчевать, и смотрела на дом… на такой маленький и уютный. С чистыми окошками, новыми шторками, с пока еще пустыми горшочками на открытой веранде, где на днях появилось кресло-качалка, купленное с рук на авито за смешные деньги, а еще столик из деревянной коробки из-под фруктов, а на нем стопка книжек и упаковка печенья. Я не хотела привозить сюда никого, потому что тут мне было хорошо и спокойно, тут мой дом и тут поет моя душа, а мама приедет и скажет: «Что за говно ты купила? Обули тебя как дурочку, бестолочь», а если еще узнает, у кого я его купила, может вообще позвонить и потребовать обратно деньги. От одной только мысли об этом становилось дурно… все внутри сжималось в комок и давило болезненно куда-то вглубь живота.

Я знала, что на все эти грубые слова могу ответить, как-то сказать: «А мне здесь нравится! Тебе не нравится, не приезжай!» или «Посмотри какой лес потрясающий за домом, как птицы тут поют…», но мои слова казались мне легкими и невесомыми словно ветер, они словно совершенно ничего не могли противопоставить маминым словами, которые ощущались пробивающими насквозь стрелами, бьющими точно в цель. И я знала, что, как только мама уедет, мне покажется, что дом мой будет уже какой-то не такой, я буду понимать, что нельзя так думать, но внутри кто-то неумолимо покорно согласится, будто у меня нет выбора не соглашаться, и эта неизбежность злит, в итоге наше с ней общение похоже на взаимодействие двух коротящих розеток, готовых вот-вот ударить током.

Дабы как-то загладить свою вину и заглушить грызущее чувство вины, пришлось чаще, чем обычно, мотаться на мамин огород и, вместо того чтобы заниматься своим домом и своим огородом, после работы торчать там до позднего вечера, по темноте волочась потом домой, но один только вид моего домика, еще не тронутого злыми словами, чудесным образом что-то воскрешал во мне и улыбка упрямо выползала на лицо, потому что, несмотря ни на что, я так и не сдалась и никого сюда не пустила, и от этого тоже было немножко радостно, хотя за эту радость было чуть-чуть стыдно.

А еще неожиданно позвонила подруга и позвала баристой в ее кафе.

— Кать, но я не умею…

— Не парься, я тебя научу! Тут нетрудно. А еще знаешь… — голос подруги стал тихим и взволнованным. — Тут рядом спортзал крутой, столько красавчиков ходит, и все мимо нас. У них там правда свое кафе зожное есть, но и к нам заходят, так что вдруг и тебе кого…