– Это они что делают?
– Мучаются, – глажу внука по голове.
– А мама сказала, они так любовью занимаются.
– Вот и я про то.
Загудел магазин, из домов потекли люди. В магазине новшество – первым делом на траву раскладушку поставили. А уж на нее товар.
– Раскладушка! Чего только ни придумают!
Кручу головой, смотрю, где та, что рассказывала о коте. Нашла и спрашиваю: у кого пропал рыжий кот? Тут вся очередь в возмущении, рыжий этот ко всем ходит, гнать его – не выгнать. Сегодня опять кричать пришлось, только тогда ушел в елки.
– А пропал какой?
– А пропал белый с темным пятном на спине. Он уж месяц не ел, умирать ушел, видно.
Иду домой и первым делом к мужу. Он по двору ходит, темнеет лицом. На крышу поглядывает.
– Рыжий кот жив, всю деревню замучил! – сообщаю радостно. – А пропал другой, старый, белого цвета.
Смотрит на меня и улыбается.
– Не взяли греха на душу.
Смотрю на другой берег, Старец там. Или привиделось.
А вот еще городок – не жизнь, а сказка. Палаты купеческие, тут станки для льна, тут гончарный круг – иди, учись, а вон там валяют валенки. Дома с резными ставнями, через дом – музей. Здесь говорят о резьбе по дереву, тут о ремеслах иных, а вот вдруг – о мышах, каких только свет не видывал.
Заходишь в усадьбу – там царский трон. А на троне мышь в рост человеческий. Выходит девка дворовая:
– Добро пожаловать в сырную комнату!
Праздник гостям – дорога сюда, радость гостям – тут пребывание.
А на пристани торговые ряды от товаров ломятся. И ягоды лесные, и грибы, и рыба копченая.
Дождь лил, но вот солнце луч бросило на столы, засветила рыба золотом.
– Это что?
– Это сом-налим. А вот терпуг, не пожалеете. Судака, чур, не пропускать, он тут басенный! А угря, угря не желаете? Стерлядочку!
Идем под дождем, что ни дом – усадьба, нет зонтов, мокнем как есть, а все улыбаемся.
Приезжаем домой, накрываем стол. Рыба так просто светится. Начинаем есть, и слезы в глазах: ничего вкуснее не пробовали!
– А я думала, тут так: утро, вечер, да и ладно.
– Вот как раз хорошо, если можешь так. Оно не каждому по силам, чтобы снаружи не черпать, чтобы жить внутренним. Зато кому по силам, тому и Старец открывается.
– А сейчас?
– Сейчас нет. Сытых нас он сторонится, если говорит, то с прозрачными.
Ай, рыба хороша! Доели, облизали пальчики.
– А сказку расскажешь мне?
Засыпает, я шепчу ему на ухо.
Утро настолько мрачное и удушливое, что сомневаюсь: неужели и правда будет солнечно? Но деревенские обещали жару, им не верить нельзя никак. Опять гуляю с котом, соседи потешаются, а я отмахиваюсь и на небо посматриваю – от восхода серым-серо. Вдруг с запада синяя полоса пошла расширяться, захватывать небо у туч, отвоевывать ясный день.
– Ну, почему ваш кот не гуляет один?
– Не любит, он привык, чтобы рядом были люди.
– Разве такие коты бывают? Ваш точно волшебный, это не вы его, это он вас за слуг держит!
Кот уже снова перед кустом, и вновь я слышу знакомый треск сидящего наверху воробья. Вот уж кому все видно – и ловец, и ловитва.
Решаю для себя, что трещит тот самый воробей, которого муж назвал «спортивным комментатором». Может быть, конечно, их несколько, но все же только один сидит в сторонке и предупреждает своих на разные голоса о том, что неподалеку опасный зверь. Кот ближе, и сказ у воробья другой, меняет интонации, звуки новые издает.
Стадо снова по соседству в поле, овечки немного поодаль. Несколько коров отделились и притерлись к забору, щиплют нехоженую траву вдоль колышков. К ним и другие потекли, вот-вот повалят старый забор. Но хлыст пастуха и тут же голос – ревет пастух страшным ревом, два слова так произносит. По матушке. Этим кличем коров называет, и они понимают, с неохотой отходят от зеленой каймы под забором, бредут на желтое поле.
