А дом просто пронизан теплом, столько ему уже лет, а пахнет как новый. Дом пахнет, как будто вовсе тут нет никакого дома и спали мы прямо в поле.
– Доброе утро, куда так рано?
С людьми не так, как с природой.
– В храм на службу, с добрым!
– А мы не ходим в храм. Только вот когда гроза, крестимся.
– Но ведь хочется вам пойти?
– Так вроде и хочется… Да вот, все дела.
Вдоль дороги мать-мачеха, росой умытая. По деревне, полем, через овраг, – и вот большое село. Иду молча, даже внутри молчу.
На клиросе двое учатся петь, не знают они ни слов, ни нот. Шесть женщин, девочка, мальчик – всего прихожан в храме. Потому и всенощную тут не служат пока, что прихожане петь не обучены.
– Именем Господним благослови, отче…
Начинается служба. Через несколько минут забываюсь и берусь тихонько подпевать двум женщинам. Одна оборачивается и делает знак рукой. Встаю рядом. Нужно слушать мелодии, слова я все знаю.
Петь в службу – другая молитва. Я чувствую, что она вершится, но это не то, к чему я привыкла. И вот новое проникает в меня, и я начинаю наполняться изнутри.
Сколько может душа плодоносить?
Покуда жива.
Пою и думаю: нельзя было без благословения. Но батюшка выходит, смотрит и тут же поднимает руку, крестит меня. И я продолжаю петь.
Тихо потрескивают свечи. Где-то гудят пчелы, но ни одной не видно. Птицы прыгают за окном, касаясь крыльями стекол. Шелестят платья женщин. Иеромонах молится в алтаре.
Слышу свои имена, те, что писала в записках. Трижды называет каждое имя иеромонах. Мужа, детей, крестников, внуков. Той, что так жаждет ребенка. Той, что не хочет бороться. Той, что так страшно устала. Того, что не может решиться. Той, что отчаялась верить. Того, кто сбился со счета. И той, что так обманулась, и ее поглотил сумрак.
Отдаю земные поклоны.
Из алтаря летят пчелы. Звучит херувимская песня. От земного с ней отрешаюсь, пою, отложив попеченья. Но слышу – поют и птицы, стучат клювами в окна. Когда же мне на затылок садится пчела, я чую, что тут и орел, и лев, и вол и евангелист.
Служба кончилась. Отдаю батюшке книги, которые принесла для детской библиотеки. И икону, одну из самых красивых, что у меня была.
– Я повешу ее в алтаре, – говорит иеромонах, целуя образ.
А я смотрю – все пчелы снова там.
– Приезжайте к нам жить, – говорит он. – От села вам дом поставят. Будете книги читать детям. Некому тут с детьми.
Читать книги детям. Сколько их я перечитала. А он говорит, рассказывает:
– Я педагог, я десять лет с детьми работал. Но тут так много другой работы, все с нуля, я не успеваю.
Смотрю на выходящих из храма женщин. Искала я матерей российских, да вот же они.
Но где отцы?
Думаю: русские-то отцы горазды воевать да отдыхать. А молитва мирянина посередке. Вот бы нам всем в ту середину.
– Скоро Казанская Мати Божия. Приходите служить в ее честь. Казанская знаменательна, вслед за ней убирают рожь.
Та, с кем я пела, несет в храм полевые цветы. Меняет букеты.
– А вы там в книгах положили одну – «Паломничество на Святую Землю». Вы сами-то были?
Киваю. А в глазах иеромонаха такая вдруг грусть. Думает, видно: не бывать мне там, в Святой Земле.
Стою внизу, смотрю на реку. Лодка плывет, один гребец в ней. И птиц над берегом великое множество, весь воздух взбудоражили.
Иеромонах спускается по ступеням, но внезапно оступается и летит вниз. Выставляю вперед руки, хоть немного взять на себя. Он руками ко мне, а коленом на землю.
